Случилось это весной, последовавшей за тем самым Днём Поминовения. Отгуляла, отшумела Лаладина седмица, отплясала круговерть венков и лент, кому-то принеся судьбоносную встречу, а кого-то оставив ни с чем – ждать новых гуляний. Пышным цветом распустился княжеский сад, усыпая вешним снегом лепестков тенистые дорожки, и сладкий яблоневый хмель пропитывал воздух днём и ночью. Лесияра с Жданой прогуливались, любуясь душистым нарядом деревьев.

– Смотри-ка, лада. – И Ждана кивнула в сторону открытого окна, из которого им махала Златослава.

Их с княгиней дочка ещё не вошла в пору для поисков суженой, но на весенние гуляния всё равно рвалась – хотя бы посмотреть. Скучно ей было рукодельничать с горничными девушками в светёлке... От Жданы она взяла янтарно-карие глаза, а от родительницы-кошки – пшенично-русые волосы, нрава же была весёлого и озорного; не успела начальница дворцовой стражи Яромира отдохнуть от проказ княжны Любимы, как подоспела достойная смена. Сейчас Златослава уже подросла и не баловалась – строила из себя невесту.

Вскинув глаза к окошку, Лесияра улыбнулась младшей дочке. Стремясь наверстать время, упущенное со старшими, княгиня старалась как можно больше бывать с нею; она всё чаще перекладывала часть дел на советниц, чтобы освободить несколько часов в день для семьи. Мысль о том, что это – её последние годы, Лесияра старалась не облекать в слова даже в своей голове, но прощальная, щемящая нежность то и дело подкатывала к сердцу вечерами у дочкиной постели. Последние глотки жизни – самые большие, самые жадные и ненасытные...

Светлый весенний день рассёк жестокий клинок боли. Ясное небо, усеянная лепестками дорожка, цветник, белоснежная крона яблони – всё раскололось пополам, а солнце раскалённым шаром обрушилось на голову. Побледнев и ухватившись за плечо Жданы, Лесияра прохрипела:

– Ладушка... Отведи-ка меня к той лавочке.

– Что с тобой? – В медовой глубине очей супруги всплеснулся испуг, она с отчаянной силой обхватила княгиню за талию, стараясь не дать ей упасть.

Каким-то чудом Лесияра продержалась прямо и не пошатнулась на глазах у дочери. Каждый шаг отдавался в груди гулким грохотом, боль вонзалась в рёбра, наносила удар за ударом, но княгиня стойко, без единого звука сносила всё – только с лица сбегала краска. Лишь когда окошко светёлки скрылось из виду, она с хрипом рухнула на скамеечку под яблоней и откинулась затылком на ствол.

– Ладушка... Ждана... Позови кого-нибудь из Старших Сестёр, – прошелестели её мертвенно посеревшие губы. – И пусть вызовут Огнеславу из Заряславля... Мне надо отдать распоряжения...

Несколько советниц, по счастью, находились во дворце. Когда они обступили государыню, у той на лице уже не было ни кровинки, закрытые глаза ввалились, черты разом заострились и осунулись. «Всё», – тихо шептала яблоня, роняя лепестки ей на плечи... «Всё кончено», – вторил ей ветерок, с грустной лаской перебирая серебряные пряди волос княгини, но Ждана цеплялась за клочок надежды. Она не хотела верить ни яблоне, ни ветру.

– Что с тобою, госпожа? – спрашивали Сёстры.

Прижатая к груди рука Лесияры красноречиво указывала на очаг, в котором затаилась смертельная беда. Кошкам удалось снять боль светом Лалады, но ослабевшая княгиня не могла подняться, и её на руках перенесли в опочивальню. Ждана неотступно следовала за ними, а когда супругу уложили, присела рядом и сжала её похолодевшую руку.

– Лада... Лада моя, всё будет хорошо, – шептала она, не веря самой себе.