– Работа не волк, в лес не убежит, – говорила она. – Работы всегда будет много, а детство у Радяны только одно.

Любима не смела мешать их счастливому единению, всякий раз ощущая это горьковатое, скребущее чувство, как будто она – ни при чём... Порой супруга замечала это и ласково звала её:

– Ладушка, ну что ж ты в уголке притулилась?.. Иди к нам.

Места у неё в объятиях хватало обеим. Одной рукой поддерживая дочку у груди, второй Звенимира обнимала Любиму, и обидное чувство у той потихоньку таяло от тёплого кошачьего мурчания. А глава Яснограда справлялась с двумя делами сразу: и дочурку кормила, и успевала ворковать и целоваться с прильнувшей к ней женой.

Вот и сейчас это ощущение проснулось и заворочалось под сердцем у княжны, но Звенимира, словно прочтя её мысли, бросила на супругу ласковый, искрящийся тёплыми лучиками ресниц взгляд. Любима вложила руку в её протянутую ладонь, и женщина-кошка, склонившись, поцеловала её унизанные перстнями пальцы.

– Мы с тобой, ладушка. Не кручинься, отпусти тоску, не плачь, а то твоя матушка не будет знать покоя. Её огорчил твой уход, но я пообещала ей, что ты придёшь позже. Надо сдержать обещание, родная... Когда успокоишься, обязательно навести родительницу. Она тебя ждёт.

– Да я сама не найду покоя от мысли, что покинула матушку в такой миг... – Любима судорожно вздохнула, снова ощутив колкие предвестники слёз в уголках глаз, а в груди воскресла тоскливая дрожь на грани дурноты. – Но мне казалось, что я умру на месте, ежели увижу это...

– Ну что за глупости, милая! – с ласковым укором молвила Звенимира. – Ничего страшного не случилось бы, поверь.

– А матушка уже... – Слова застревали в горле, и Любима с трудом выговорила: – Она уже стала сосной?

– Да, моя радость, – грустновато улыбнулась Звенимира. – Как же иначе? Всё хорошо, она упокоилась и теперь отдыхает в объятиях Лалады. Знаешь, когда Ждана уходила, под ногами у неё выросли белые цветы. Это государыня Лесияра так прощалась с нею... Она и тебе какой-нибудь подарок послала бы, ежели б ты осталась.

Любима зажала ладонью готовый вырваться всхлип и уткнулась в плечо супруги.

– Не напоминай... Я сама себя корю и каюсь. Не знаю, что на меня нашло...

– Ну, ну, ягодка... Не надо, не казнись. – Чмокнув Любиму в висок, женщина-кошка тепло щекотала её дыханием. – Матушка не осерчала на тебя, ей лишь тревожно за тебя, за сердечко твоё... Сходи к ней. Не тяни с этим, она тебя очень ждёт. Хочет убедиться, что ты не горюешь. Она ведь там каждую твою слезинку чувствует.

– Я не буду плакать! – Любима, горестно закусив дрожащие губы, решительно отёрла намокшие глаза. – Обещаю, лада, я не буду...

– Вот и хорошо. – Звенимира, одной рукой держа у груди Радяну, другой привлекла княжну к себе. – А теперь иди сюда и обними нас покрепче. Что ты каждый раз в сторонку тулишься, как неродная?

Любима, всё ещё чувствуя волны озноба и мурашек, какие бывают после обильных слёз, прижалась к супруге и осторожно обняла малышку поверх руки Звенимиры.

– Когда ты берёшь её к себе, я... боюсь вам мешать, – призналась она. – Мне кажется порой, будто я тут лишняя.

Хоть Любима постаралась смягчить свои слова смешком, будто бы в шутку, супруга посмотрела на неё серьёзно, удивлённо и огорчённо.

– Вот ещё выдумала! – сказала она.