|
Видимо, это был повар. Он передвигался по кухне короткими, рваными, полускрюченными, вывернутыми шажками так, как это делает в итальянской опере носатый с ватными припудренными пейсами шут Алессандро. Широко раскрывает свой ярко напомаженный рот и протяжно выводит: "До, ре, ми... до, ре, ми, фа... до, ре, ми, фа, соль".
Потом повар тоже исчезал в клубах пара, и о его присутствии можно было судить только по этим доносившимся из самых неожиданных мест кухни нотам. Саша с удовольствием воображал себе кухню, на которой готовится праздничный ужин, кухню этаким утопающим в янтарном опилочном чаду конногвардейским манежем с гаревой дорожкой или даже освещенной керосиновыми лампами ареной цирка Чинизелли, что рядом с Инженерным замком, на которую выбегал абсолютно дегенеративного вида клоун Антонио и уже описанный выше повар или шут, черт его разберет, Алессандро, и они начинали драться на потеху публике. - Дай, дай ему по лысине! - вопили откуда-то с галерки в перерывах между припадками визгливого, доводящего до судорог и икоты смеха. - Смотри, что у меня есть, Антонио! - А что у тебя есть, Алессандро? - У меня есть половник, Антонио! - А зачем тебе половник, Алессандро? - А затем, Антонио, чтобы врезать тебе этим половником по балде! Понял?! - Давай, давай врежь этому старому пердуну! - надрывались из первых рядов. - Это кто это старый пердун? Это я-то старый пердун?! - Да, ты, ты, из тебя вон песок сыплется! - Вранье! Я молодой - понятно! Мне двадцать лет, нет, мне семнадцать лет! - Молодой, молодой, да только пахнешь водой! - Вранье, все вранье! Я оболган навсегда. - Антонио картинно заламывал руки. - Молодой, говоришь... а мы это, Антонио, сейчас проверим, - криво усмехаясь, цедил Алессандро и наносил рахитичному, трясущемуся от унижения, страдающему грудной жабой старику удар половником прямо между глаз. Антонио навзничь падал на манеж в опилки, выдыхая при этом под купол цирка струю талька. - Кажется, он сдох. Ну и черт с ним, - простодушно заключал Алессандро, после чего церемонно кланялся почтенной публике и уволакивал Антонио за ноги за обшитый вырезанными из фольги звездами занавес. И тут же все приходило в движение: люди сломя голову вскакивали со своих мест, кричали, размахивали руками, свистели, бежали по ступеням вниз, словно спускались с гор в низины, устремлялись по берегам рек и озер, вдоль выложенных камнями дорог, чтобы схватить упавшего с неба угодника Божия да и укрыть его где-нибудь у себя в закуте или в яслях для овец. Еще тут содержались различные сказочные животные: сфинксы, крылатые собаки, водоплавающие птицы, сжимающие в когтях скользких, извивающихся рыб. Овцы наклоняли свои мохнатые, бородатые, нечесаные, мокрые морды и обнюхивали угодника Божия: - Может быть, он уже отошел и не ощущает нашего присутствия? Помер, что ли, он? Страшно. А угодник Божий вдруг открывал глаза, оказавшись при этом полностью живым, это и понятно, ведь святые и не могут умереть до конца, и строго вопрошал металлическим голосом: - Ну и чего зырите, а? Чего вам надо от меня? - Ничего не надо, просто так смотрим... - А чего тогда дрожите? Замерзли, что ли? - Нет, мы тебя боимся. Или: - Мы тебя хотим съесть... Саша тут же с ужасом вспоминал слова Спасителя: "...ядите, сие есть Тело Мое... пийте... сия есть Кровь Моя Новаго Завета!" Как же это могло быть? Нет, не понимал, как это можно есть живого, а мертвого... О причине и обстоятельствах смерти Ивана Васильевича Игнатьева, известного в Петербурге под именем коверного клоуна Антонио, практически ничего не было известно. Рассказывали, что после одного из представлений он пришел к себе в гримерную, сел перед зеркалом и просто перерезал горло бритвой! Зачем он сделал это, не знал никто. |
