Где-то залаяла собака. За переплетом окна, в искаженном свете казавшимся перекошенным, цикада начала резать тишину своим пиццикато. К западу от церковного шпиля в отчистившемся от туч небе засияла луна, похожая на венецианский золотой дукат. Донован, лежа в полутьме, не сводил с неё глаз. Цвет ночного светила напомнил ему хвойный мёд Пьемонта, аурипигмент, но в середине диск затемнялся, сменяясь золотисто-коричневым тоном, цветом сардинского мёда корбеццоло, расплавленным янтарем готовым, казалось, стечь в подставленные ладони. Донован подумал, что если бы он рисовал эту луну, в неаполитанскую желть добавил бы кошенили, чуть церулеума и blanc fixe…

…Утро застало Донована врасплох: ему показалось, он только на минуту смежил веки, но вот в комнату уже лился ровный солнечный свет, отливавший прозрачной голубизной неба Каналетто. К удивлению Чарльза время, как сказала ему горничная, приближалось к одиннадцати — между тем епископ Роберт ждал его в полдень.  как была, так и осталась мятой, но Чарльзу было уже не до неё. Торопливо одевшись и взяв офорты, Донован поспешил на улицу.

Корнтуэйт писал, что кафедральный собор Святой Марии он найдет сразу, как выйдет на Норфолк-стрит. И вправду, первый же прохожий ткнул ему рукой в сторону квадратной башни с высоким пирамидальным шпилем и резными контрфорсами. На её верхнем ярусе высилась колокольня. Чарльза удивило скопление людей и карет перед собором, Корнтуэйт говорил ему, что католиков в городе немного, но он, ни на кого не обращая внимания, с безразличием чужеземца окинув глазами толпу, вошёл в тяжёлые дубовые двери.

Внутри храм поразил Донована своим великолепием. Широкий неф с массивными колоннами украшали позолоченные рельефы с изображением святых. Витражи с библейскими сценами, резные боковые алтари, мраморные статуи и расписные изразцы оживали в солнечном свете. Чарльз ощутил восторг, пылкий, как любовь. Его всегда очаровывали те времена пламенной веры, когда храмы облекались золотом, когда гимн Творцу слышался в застывшей музыке готических шпилей и барочных архитравов. А что сегодня? Дух делячества и экономии проник и в архитектуру, современные храмы уподобляются баням или ратушам…

Месса давно закончилась, Донован поискал глазами епископа и вдруг увидел, как в боковой неф внесли дорогой гроб тёмного дерева, в охряных солнечных лучах блестевший франкфуртской чернью. Замелькали люди в трауре, и художник понял, что почивший был совсем не беден: публика на отпевании, судя по , явно принадлежала к высшим слоям общества, в оконных просветах и дверном проеме виднелись дорогие кареты и сновали слуги в ливреях.

Донован решил покинуть неф, но остановился при мысли, что отпевать знатного покойника мог и сам епископ Роберт. Однако он ошибся: из ризницы вскоре появился высокий священник в чёрной сутане с лицом астронома с портрета Габриеля Ревеля: огромный доминирующий нос, глубоко посаженные глаза цвета кассельской коричневой умбры. Кто-то за спиной Донована сказал, что это отец О'Брайен.

Но где же Роберт Корнтуэйт?

Первые ряды церковных скамей медленно занимали члены семьи покойного. Донован видел нескольких женщин под густыми вуалями, мужчины стояли в тени, держали плащи, пальто и шляпы в руках и пока не садились. Распорядитель похорон открыл крышку гроба, ризничий принёс и зачем-то поставил рядом большой подсвечник. Чарльз почувствовал, что ему совсем не место на чужой тризне, и, не желая уподобляться праздношатающимся и любопытным, медленно прошёл позади колонн к выходу. Он вынужден был на мгновение остановиться: навстречу шли две плачущие девушки в почти одинаковых  из тёмного вердрагонового шанжана, он уступил им дорогу, и тут неожиданно его взгляд упал на открытый гроб.