Семья. Меня словно по голове ударили. У меня не было права держать все это в себе. Существовало множество людей, которые беспокоились обо мне – даже любили меня, так же, как я любила их. Пришло время больше полагаться на них, если не в физическом смысле, то хотя бы в эмоциональном.

Потом он снова вернулся к нашему разговору.

– Не могу поверить, что у тебя оказался брат. Это просто безумие.

– Ага, но он просто супер, и вот тебе главная фишка. Я теперь владею двадцатью пятью процентами Cunningham Oil & Gas.

– Какого хрена? Ты мне мозги паришь?

– Не-а. Судя по всему, Джексон Каннингем все время знал обо мне и хотел, чтобы я унаследовала часть его состояния, как сестра Макса. Однако он не подозревал о существовании Мэдди, которая оказалась полноправным членом клана Каннингемов. Мама выдала Мэдди за дочь моего отца.

– Боже. Твоя мать была просто чокнутой.

Я подумала о Мейсоне и его матери, умершей от рака, когда он был еще очень молод. Его мать отдала бы все на свете, лишь бы еще один день побыть со своими детьми, а моя мать бросила не одного, не двух, а целых трех нуждавшихся в ней детей. Это один из тех переломных моментов в жизни, которые невозможно забыть и простить. Кстати, интересно, успел ли Макс проинструктировать своего детектива переключиться на поиски нашей дорогой матушки и ее нынешнего приюта? Но если он найдет Мерил Колгров, что я смогу ей сказать? «Ты – тварь»? Ткнуть ее носом в то, какими замечательными людьми мы выросли? Ну, по крайней мере, у Мэдди и Макса все замечательно. А я? Я – девушка из сопровождения, выплачивающая долг человека, которого Мерил Колгров бросила.

Под конец я обещала Мейсу, что буду больше участвовать в их жизни, навещу их в следующем году и представлю Уэса. Следующими были Антон и Хизер. Разумеется, Антон подошел ко всему философски и спросил, как это повлияло на общую картину, и что я по этому поводу чувствую. Готова поклясться, что Антон, наш Любовничек-латинос, под всеми этими золотыми цепями был и оставался хиппи. Хизер, с другой стороны, разразилась восклицаниями в стиле «ни фига себе!» и «охренеть!». В основном она беспокоилась за меня и за то, как я переношу исчезновение Уэса. Мне почти нечего было сказать, потому что, разговорись я на эту тему, тут же растаяла бы в луже слез и соплей. По меньшей мере, я могла сделать для Уэса одно – быть сильной и продолжать бороться, и именно так я и планировала поступить.

Алек, разумеется, оставался Алеком. Все в его голосе и в его искренней любви успокаивало меня. Он умел красиво выразить свою мысль и сказал мне, что абсолютно уверен в моих способностях все это пережить. С другой стороны, если я пожелаю, он с удовольствием увезет меня во Францию, где истерзает любовной лаской мое тело и наполнит светом душу. Его слова, не мои. Хотя они были произнесены на таком выразительном французском, что у меня по коже побежали мурашки. Мне пришлось слегка притормозить этот секс-экспресс, и мой француз понял. Любовь для него была в первую очередь физической, но он принимал существование и вечной, духовной любви и уважал мои желания. Следовательно, это означало, что в будущем меня не ждет никаких шпили-вили с французскими художниками, щедрыми на непристойности. Мне пришлось высказать эту часть на английском и потом повторить по-французски, чтобы до Алека дошло окончательно.

Тая я отложила напоследок. Как и ожидалось, он воспринял мои новости не слишком хорошо. До такой степени, что я даже не стала рассказывать ему все – потому что, упомяни я Блейна, его угрозы и похищение, Тай вскочил бы на следующий же рейс до Вегаса с дюжиной гигантских самоанских парней, жаждущих крови. Крови Блейна. Конечно же, это сильно бы упростило все для меня, но парни бы пострадали. Мужчины типа Блейна слишком спесивы, чтобы драться собственными руками.