КЛАРЕНС. Это есть только Цинтия иметь особый глаз для эксплорация. (Целует подругу в щеку.)

ЛЕША-СТОРОЖ. Небось, белые-то только сверху, а под низ мухоморов навалили?

ЦИНТИЯ. Нике мухоморас. Це есть добже. Боровикас. Не-рай. Хоррошоу.

КЛАРЕНС. Драй рубло, господин сторож.

ЛЕША-СТОРОЖ. Дерете, черти! (Схватив корзины, взлетает по лестнице и исчезает.)

На второй лестнице появляется Боб, высоченный юноша в тренировочном костюме «Адидас». Медленно спускается, пружиня ноги, расправляя плечевой пояс, подкручивая торс. Леша-сторож появляется снова уже без корзин.

ЛЕША-СТОРОЖ. Цинтия, сон вчерась видела какой?

ЦИНТИЯ. Иа, бардзо фантастичный.

ЛЕША-СТОРОЖ (жадно). Валяй, трави! (Бобу.) У ентой бабки снов на цельную киностудию.

БОБ (снисходительно). Ну-ну.

ЦИНТИЯ. Все нашиналь, как в синем! Биг бенд, иллю-минасьон, фокстрот. Этот был большой и весь белый. Имель огромный нос и белый уси – мусташи. Он резал свой носом свои уси.

ЛЕША-СТОРОЖ (вздрагивает). Чаво мелешь?

ЦИНТИЯ. Его всякий звал Мажестик.

БОБ. Ну, лайнер, ясно.

КЛАРЕНС. Три гросс трубы! Я видел теж!

ЦИНТИЯ (невероятно оживленная, хихикая и обмахиваясь воображаемым веером, прохаживается по веранде). Они имель бытность быть и пароход, и мужчина, и мой кот. Я быль так же и сам сама, и он, олсоу.

КЛАРЕНС. Вспоминаль! Три трубы, зубы, он имель хохо-тальство и вэ-ли-ко-лэп-ный костюм.

ЦИНТИЯ. Я открываль у него третий ящик живота и там имель Нью-Йорк, где гулял с ним, как с папа. Я надеваль, как руссише фольк постояльно говоришь, воздуха.

ЛЕША-СТОРОЖ (слегка испуган). Русские, мамаша, так не говорят.

БОБ. Спокойно, Леха. Это прямой перевод с английского. Пут он эарс – означает «важничать». (Цинтии.) Значит, все в общем обошлось благополучно? Все в порядке, мадам?

ЦИНТИЯ. Колоссаль! Манифик!

БОБ. Ну, вот и отлично. (Леше-сторожу.) Держи секундомер, Леха. Замеришь мне рывки.

Вдвоем они проходят по веранде и спускаются в сторону моря.

КЛАРЕНС (вслед). Драй рублике, repp сторож, посмею напомнить.

ЛЕША-СТОРОЖ. Не нахальничай, Кларенс. Обождать могешь? (Скрывается.)

Старики Ганнергейты смиренно усаживаются в уголке, смотрят телевизор и беззвучно хихикают.

По правой лестнице спускается Лайма, смотрит в сторону моря и вдруг замирает, прижав руки к груди.

ЛАЙМА. Как он бежит! Какие рывки! Дух захватывает!

По левой лестнице скатывается Клавдия. За ней будто принцесса с сигаретой шествует Роза.

КЛАВДИЯ (Розе). Ты мне своего не навязывай!

РОЗА. Никто тебе ничего не навязывает, кому ты нужна.

Сестры начинают накрывать к ужину большой овальный стол в центре веранды.

РОЗА. Любопытно, куда пропала одна банка шведской ветчины, из тех, что вчера привез отец?

КЛАВДИЯ (вспыхнув). А тебе что?

РОЗА. Просто любопытно. Интересна сама техника похищения. Ведь это же не то, чтобы на ходу пожевать что-нибудь, из холодильника. Банку уносят в свою комнату, там открывают и съедают.

ЛАЙМА (продолжает смотреть вдаль). Да что тебе эта банка, Розочка?

РОЗА. Надеюсь, ты понимаешь, Лайма, что мне не жалко этой дряни. Просто забавно смотреть, как действует наш уважаемый диетолог. Какой аппетит, какая небрежность. Будь она на твоем месте, она, наверное, поедала бы мыло, белье, санитарные принадлежности, будь на моем, пожирала бы шахматы, книги.

КЛАВДИЯ. Вот я скажу папочке, как ты сестре кусочек ветчины жалеешь. Гадина паршивая, так бы в рожу… иногда… так бы в рожу кое-кому заехала!

ЛАЙМА. Клавдия!

РОЗА. А мне иногда просто хочется… просто слово нехорошее хочется бросить в лицо одной особе!

ЛАЙМА.