— Дедушка, я больше кушать уже не смогу. — жалобно сообщил Утмир.

— Правильно, жрать и спать — свинячье дело. — кивнул я. — Пошли, безделушек каких-нибудь на память об этой прогулке купим. — я остановился на местечке поосвещеннее (все же вечер был уже довольно поздний, и хотя солнце за горизонтом еще не скрылось, в тени двух-трехэтажных домов Верхнего города царили уже натуральные сумерки). — Так-с, что у нас тут поблизости? Лавка ткани, лавка ювелира, лавка оружейника…

— Ой, дев-а-а-ачки, вы только гляньте какие милые монашки у нашего порога стоят. — прозвучал над моей головой протяжный девичий голос. — Ну такие все пусики, прям так бы и съела.

— Где-где?, — прозвучал другой голос. — Ха-а-арошенкие…

"Ха-а-арошенькие", все пятеро, стояли задрав голову куда-то в район второго этажа и медленно наливались краской.

— Да что с них толку?, — третий голос был грудной и чуточку пренебрежительный. — Они же обет воздержания дают.

— Жа-а-аль. — протянула первая девушка. — А я тому рыженькому даже скидку бы сделала.

Я повернулся и тоже задрал голову.

— Странно. Во времена моей юности бордель располагался у других ворот.

Не то чтобы на здании была вывеска "Непотребный дом", или фасад был изукрашен картинками фривольной тематики, вовсе нет — вывески не наблюдалось вообще, а изразцовая плитка демонстрировала нейтральный растительный орнамент, — но догадаться о принадлежности заведения к храмам любви не составило никакого труда. Платья у нескольких девушек, высунувшихся в украшенные веселенькими занавесками окна и с интересом разглядывавших сопровождавший меня молодняк — на них декольте, ну не то чтобы было вызывающим… Его просто не имелось, однако вставка из ткани, которая прикрывала грудь, выполнена была из столь тонкого и прозрачного материала, что мухам-то, может, и препятствовала, а вот мужскому взгляду — ничуть. Лишь одна из них, самая зрелая, лет так шестнадцати женщина, вышедшая на миниатюрный балкончик чуть сбоку, была облачена в платье, которое можно было отнести к нормальному ашшорскому женскому костюму — только очень дорогому.

— Балаболки вы пустоголовые. — скучающе вздохнула она, постукивая сложенным веером по ладони. — Монах среди них только один, тот, что еще веселый дом госпожи Перизат помнит, а этот рыженький что тебе, Набат, так приглянулся, всего лишь послушник — на косы бы их хоть поглядели, они же в две пряди заплетены, а не в три.

— Это что же, госпожа Гавхар, ему воздержание не обязательно?, — девушка, которая первой обратила внимание на нашу группу, оказалась роскошной медовой блондинкой с толстой косой и озорной мордашкой.

— Ни ему, ни прочим… Ну, может быть кроме одного, у которого коса с "рыбьим хвостиком".

Набат опустилась грудью на подоконник и протяжно, с томной негой в голосе, произнесла:

— Рыженький, идем к нам? Я тебя плохому не научу.

За моей спиной раздался глухой и сдавленный звук. Надеюсь, это не Нварда писькой по лбу щелкнуло.

— А ты, брат, — обратилась ко мне Гавхар, — видимо не был в Аарте много лет, если не знаешь, что теперь у каждых ворот Верхнего города стоит дом удовольствий.

— И проживал в очень интересных местах, раз не требует от нас прикрыться, дабы мы не выглядели как шлюхи. — весело добавила одна из девиц.

— Странно было бы, милое дитя, — ответил я, — если бы я требовал от тебя выглядеть не той, кто ты есть.

— Воистину, Ясмин права — ты жил где-то очень далеко, и не знаешь, что первосвященный Йожадату еженедельно клеймит нашу сестру позором на проповедях в Пантеоне.