— Ты говоришь об этом так, госпожа, будто это о ком-то другом... — задумчиво сказала старая рабыня, навивая на палец очередную бронзовую спираль и ловко прикалывая её к стянутому на темени молодой женщины узлу волос. — Ты всё время словно смеёшься над тем, что происходит. Раньше ты никогда такой не была!

— А Гектор говорил, что я каждый день какая-то другая, новая! — воскликнула Андромаха и засмеялась.

— О, бога! «Гектор, Гектор!» Ты за все эти четыре года столько раз не произносила имя Гектора, сколько за одно сегодняшнее утро! Ты же выходишь замуж, госпожа! Замуж за человека, который любит тебя так, что готов ради тебя сражаться со всей Ойкуменой! И Гектора ведь уже нет... Но ты ведёшь себя так, словно это он, а не царь Неоптолем будет ждать тебя возле алтаря храма!

Андромаха чуть заметно вздрогнула.

— Ха! Как знать! Так или иначе, сегодня Неоптолем назовёт Астианакса своим приёмным сыном и наследником, и это всё, чего мне нужно. Ой, Эфра, втыкай шпильки аккуратнее — ты проколешь мне череп!

— Прости, госпожа, — рабыня поправила вновь сооружённую причёску и осторожно воздела на неё тонкий, сплетённый из трёх золотых полосок и украшенный крошечными изумрудами венец. — Прости... мне так неспокойно! Как странно ты всё это говоришь. Ведь ты что-то задумала! Ох, задумала — я ведь вижу!

— Да, Эфра, ты права, — молодая женщина вновь рассмеялась. — Я задумала стать царицей Эпира, оставив в дураках Менелая вместе с его надменной дочерью! Я задумала поступить так, как лучше для меня... И всем будет хорошо: вот увидишь!

Эфра покачала головой. Её ловкие пальцы сновали по завиткам и локонам Андромахи, то кое-где слегка взбивая ту или иную прядь, то как бы нечаянно выпуская на лоб или на шею какой-нибудь завиток, чтобы придать причёске ещё большую лёгкость и нарядность. Наконец рабыня глянула в зеркало и осторожно опустила на голову своей госпожи невесомое, как туман, покрывало троянской работы — дымчато-жемчужное, совершенно прозрачное, надушенное таким же невесомым благовонием.

— Ну вот, так будет хорошо... Как же ты красива, госпожа моя! А что до того, что всем будет хорошо... — тут Эфра глубоко вздохнула, — так вот, я вижу, что тебе не хорошо. Ты четыре года мучилась, не могла решиться...

— Потому что я любила, люблю и буду любить одного Гектора, — спокойно сказала Андромаха. — И ты это знаешь.

— Знаю. Но знаю и то, что если бы Неоптолем был тебе вовсе безразличен, ты бы куда легче ему сдалась. Наплевала бы на всё и жила с мыслью, что раз уж так случилось, то ничего не поправишь. Любила бы себе Гектора и мирилась с тем, что принадлежишь другому, раз уж Гектор умер. Но я вижу — Неоптолем тебе нравится. И ты боишься его полюбить, боишься изменить Гектору по-настоящему, вот потому так и мучаешься! Ну что же... Скажи, что я, дура старая, вру!

Андромаха не рассердилась и не смутилась. Она лишь пожала плечами и несколько раз повернула голову, разглядывая в зеркале сотворённое Эфрой произведение. Потом обернулась к своей рабыне и произнесла ласково:

— Эфра, понимаешь... У каждого человека есть в душе какие-то тайники, которые лучше не открывать. Это мне Гектор говорил, и я сама теперь вижу, что это так и есть. Неоптолем — замечательный мальчик, и странно было бы мне не полюбить его. Только это другое, понимаешь? А моя женская натура хотела бы, чтобы это другое заменило прежнее моё чувство, чтобы прошла боль, чтобы стало легче. Ведь душе-то тяжело жить всё время с этой болью... Теперь всё изменится, всё будет так, как должно быть. И хватит об этом! Ступай-ка и принеси мне вина — я выпью несколько глотков, чтобы появился румянец — не то для такого платья и такой роскошной причёски я слишком бледна.

Когда рабыня вышла, молодая женщина встала и огляделась, будто впервые видела свою комнату.