– Да. Богиня велела тебе убрать Думузи, и ты это сделала. Богиня велела тебе убить Гильгамеша, и ты послушалась. Ах, Инанна, Инанна, конечно, только ради города. И ради города ты получишь мое прощение. Я прощаю тебе все твое предательство. Я прощаю тебе все, что ты сделала именем богини, чтобы подорвать мою власть и причинить мне вред. Я прощаю тебе твою ярость, твою ненависть, твою злобу. Я прощаю тебе твою месть, ибо это ты наслала гнев богов на Энкиду, которого я любил. Если бы не ты, он и сейчас был бы жив. Но я прощаю тебя. Я все тебе прощаю, Инанна. Если бы мы не были царем и жрицей, то, наверное, любили бы друг друга. А я любил бы тебя больше, чем я любил Энкиду, больше, чем я любил что-либо в этой жизни.

Больше самой жизни. Но я был царь. Ты – жрица. Ах, Инанна…

Я не воспользовался мечом. Я вынул из ножен кинжал и вонзил его между нагрудной пластиной и бусами из лапис-лазури, потом рванул вверх, пока не нашел ее сердце. Она издала только один тихий звук и упала. По-моему, она умерла мгновенно. Я медленно выдохнул. Наконец-то моя душа освободилась от нее. Но это было так, словно я отрезал прочь часть свой души.

Встав рядом с ней на колени, я отстегнул маску и приподнял ее.

Я горько сожалею, что сделал это. Мне трудно было поверить в то, что случилось с ней с той поры, когда я в последний раз смотрел на нее. Глаза ее совсем не потеряли своей красоты, губы тоже остались нетронутыми. Но все остальное было разрушено. Какая-то быстро распространяющаяся кожная болезнь пожрала ее лицо. Кожа вся была в ямках и морщинах, где серая и чешуйчатая, где красная и сочащаяся. Ведьма из ночного кошмара, демоническое существо. Казалось, ей тысяча лет. Лучше было бы не открывать ее лица. Я обнажил ее лицо, и должен до конца жизни нести тяжесть того, что видел. Я наклонился. В последний раз поцеловал ее в губы. Потом я застегнул на ней маску, встал и вышел на храмовую террасу, чтобы позвать людей и рассказать им о новых законах, которые я собираюсь установить, вернувшись на трон Урука.

41

Прошли напряженные и очень плодотворные годы. Боги были милостивы к Уруку и Гильгамешу, его царю. Город процветает, стены гордо и неприступно стоят. Мы обновили Белый Помост новым слоем гипса и он сияет на солнце.

Все прекрасно. У нас еще много дел, которые надо выполнить, но все прекрасно. Я сижу сейчас в своих покоях во дворце, заполняя последнюю из моих табличек. Мне кажется, повесть рассказана. Я не перестану вести борьбу за новое, не перестану вести поиск, я не смогу без этого. Какой-то мир снизошел на меня, и это новое для меня чувство, какого я не знал раньше. Я не знал мира и покоя в те годы, которые описал. Но теперь говорю вам: все прекрасно.

Было совсем не сложно вдребезги разбить кичливые мечты Мескиагнунны: это было первое, что я сделал после своего возвращения на царство. Я послал ему письмо, в котором подтверждал его право на царствование в Уре и давал ему право управлять Кишем, как дополнительную милость. Он понял, что я имел в виду, когда снисходительно разрешал ему владеть городами, которыми он и так уже правил.

«Но Ниппур и Эриду, – писал я, – я оставляю для себя, как предписали боги, потому что это священные города, подчиняющиеся только правлению высшего владыки наших Земель».

Этим письмом я как бы послал сообщение о том, что моя власть является высшей. В то же самое время я послал свое войско под командованием верного Забарди-Бунугги войти в Ниппур и уговорить войска Ура уйти оттуда. Я сам не покидал Урука, потому, например, что надо было выбрать новую главную жрицу и воспитать ее, чтобы она понимала свою роль в правлении царством.

Пока я занимался этими вопросам, Забарди-Бунугга довольно успешно справился со своей задачей, хотя и не без небольших потерь.