— Аглая, я не могу разгадать тебя, — признался он наконец и спросил у неба: — Ну отчего в этих горах все так загадочно, даже девушки?

— Лучше было бы, если б каждый встречный мог разгадать меня с первого взгляда? — слегка улыбнулась она.

— Увы мне, — сказал Федор, разведя руками. — Но, впрочем, я не теряю надежду.

Аглая остановилась и показала на что-то вдалеке. Они шли вдоль резкого обрыва, а внизу простиралась поросшая елочками, уютная на вид долина, с противоположной стороны подпираемая предгорьем. Ее пересекала вьющаяся нитка ручья. Возле особо живописного изгиба речушки, среди елок воздвигся двухэтажный дом из красного кирпича с островерхой крышей и аккуратным деревянным забором. Пасторальной картинке не хватало только дымка над трубой, играющих детей и пасущихся овечек.

— Чья-то дача? — удивился Федор.

— Его построили год назад, и с тех пор там никто не появлялся.

— Похоже на скромное шале в швейцарских горах, где живет какая-нибудь престарелая пара, радушно принимающая всякого приблудного туриста.

— Ты был в Швейцарии? — спросила Аглая, снова пускаясь в путь.

— К сожалению, не был. В своих предположениях я часто опираюсь исключительно на собственное богатое воображение. Кстати, я не преувеличиваю. Оно у меня действительно богатое. Например, я легко могу вообразить тебя в Москве, живущую в элитном комплексе, сделавшую отличную карьеру. Я не шучу, Аглая, — сказал он, услышав ее смех. — Я уверен, с твоим умом и внешностью ты могла бы, обойдясь без всяких сентиментальных московских слез, покорить любой столичный олимп. Ты могла бы открыть свое дело…

— Хватит, Федор, — остановила она его с легким недоумением и даже, как показалось ему, брезгливостью. — У меня есть мое дело, и оно меня вполне устраивает. Я не собираюсь покорять Москву и вообще не намерена никуда уезжать отсюда.

— Хочешь убедить меня, что запах конского навоза тебе милее всего на свете? — саркастически спросил Федор.

— Да я лучше буду убирать конский навоз, чем продавать пылесосы в стеклянном супермаркете, где гуляют толпы городских бездельников, которым нужно заглядывать в зубы и угадывать их желания.

— Однако странные у тебя представления о жизни в городе. В зубы скорее заглядывают как раз лошадям.

— Город для меня бессмысленное и хаотичное место. Я никогда не стану жить там.

— Ты хоть раз была в городе? — поинтересовался Федор, чувствуя себя задетым за живое.

— Один раз была. В Горно-Алтайске.

— И с таким богатым опытом ты ненавидишь город за его пылесосы и стеклянные магазины? — съязвил он. — Как это похоже на деревню! Не видеть ни черта в мире и выносить обо всем брезгливые суждения. Что ты будешь вспоминать на смертном одре? Как всю жизнь накручивала хвосты лошадям?

— Я буду вспоминать то же, что и все, — невозмутимо сказала она. — А количество жизненных впечатлений необязательно переходит в качество. Везде происходит одно и то же. Я могу жить в деревне и знать о мире гораздо больше тебя.

Это было чересчур. Федор ощутил в себе злость и с удовольствием излил свое раздражение:

— Ну, конечно. Где уж нам, городским бездельникам. Приезжаем к вам в деревню писать диссертации, за жизненным опытом, так сказать. И все равно питаем странные иллюзии.