– Да я со всеми девчонками из нашей секции целовался, – хвастался он, складывая в спортивную сумку пропревшую майку. – Со всеми, кроме этой дуры Голубковой…

Ехидно поглядев на Царедворцева, Лапин вдруг заявил:

– Я вижу, что она только на тебя и косит! Через барьер скачет, а сама сечёт, смотришь ты на неё или нет!

Царедворцев усмехнулся:

– Ну и что? Пусть смотрит, если хочет…

– Спорим, я эту Соньку первым поцелую! Хоть она по тебе и сохнет… – хохотнул Лапин. – Спорим? Ну что, слабо?

Царедворцев не привык уступать:

– Ну, спорим!

– На твои часы! – выпалил Лапин.

Часы у Царедворцева были новенькие – «Командирские», такие в обычном магазине не купишь, только в «Военторге», и то по великому блату. На эти часы Лапин давно глаз положил, вот и нашёл повод…

– Хорошо, – согласился Царедворцев. – А ты что поставишь?

– А что ты хочешь? – Лапин демонстрировал полную уверенность в своей победе.

– Твои кроссовки «Адидас».

«Зачем Кольке вторые кроссовки? У него свои такие же есть…» – успел удивиться Борисов. Фирменные кроссовки были дефицитом, куда большим, чем часы «Командирские». Стоили они целых двадцать шесть рублей! Но в магазинах их не было. Доставали кроссовки через знакомых продавцов или покупали с рук – в три раза дороже. Борисов тренировался в китайских кедах «Два мяча» и о таких кроссовках даже не мечтал…

– Замётано! – согласился Лапин. – Кто разобьёт? Давай, Борисов, разбей!

Обескураженный Борисов замешкался, и сцепленные руки спорщиков разбил кто то другой.

По дороге из ДЮСШа он попенял Царедворцеву:

– Зачем ты так, Коля? Сонька – девчонка хорошая…

Царедворцев вытаращился:

– Ты, Витька, влюбился, что ли, в Голубкову? Во даёшь!

– Ещё чего… Ничего я не влюбился, – тут же открестился от своих потаённых чувств Борисов. – Просто нехорошо как то… спорить… о таком.

У Царедворцева, как всегда, нашёлся веский и неоспоримый аргумент:

– Ты хочешь, чтобы Голубкова этому моральному уроду Лапину досталась?

И Борисов не нашёл что возразить.

Он продолжал переживать, не зная, что делать в такой ситуации. Как поступить? Вечером неожиданно написал стихотворение.

Бабочка над пламенем костра

Яркой, изумительной окраски.

Как она в движениях быстра,

Как блестят неоновые глазки!

Над костром описывая круг,

Так она к огню, к теплу стремится…

Страх берёт, что если в искру вдруг

Красота такая превратится…

Свет изменчив, может, потому

Я взмахнул на бабочку руками:

Улетай в спасительную тьму,

Чтоб тебя не опалило пламя!

На следующем заседании «Мартена» листок со стихотворением он подбросил в портфель Голубковой, согревая себя надеждой: «Может быть, она догадается, что ей грозит опасность?»

Но Соня после окончания занятий ушла с Царедворцевым, вызвавшимся её проводить.

В Борисове в этот момент как будто щёлкнул переключатель.

До сего дня он безоговорочно воспринимал все слова Царедворцева как истину в последней инстанции, оправдывал все его поступки и вечный командирский тон. И вдруг как будто очнулся, посмотрел прояснившимся взглядом на друга, с которого, как с новогодней ёлки, слетела вся позолота и мишура. И предстал пред ним Царедворцев совсем не таким идеальным, каким казался, и вовсе не вожаком, следовать приказам которого необходимо и на которого положено равняться.