Против них на скамье, судя по одеянию, два стрельца: это и были стрелецкие пятидесятники, Филиппов да Рожин. Рядом с ними пятый гость, донской казак, коренастая, сильно загорелая личность по фамилии Лукьянов.

— Ишь раззвонился еретик! — сердито сказал старик Соковнин.

— Да… Кажись, и церкви московские в свою потеху поворотил, — с иронией заметил Цыклер, который стоял на пороге во внутренние покои и, казалось, поджидал кого-то.

— А попов и архиереев поверстает в конюхов, — вставил и Пушкин.

— Как вас, молодшую братию, в голанских плотников, — засмеялся хозяин.

Пушкина задело это, и он вскочил, чтобы возразить, но в это время на пороге показались две женщины, богато одетые. Впереди плавно, словно лебедь белая, выступала старшая, полная белокурая боярыня, а за нею несла поднос с серебряным кувшином и стопою молоденькая миловидная боярышня, от которой веяло молодостью и свежестью, как от только что распустившегося цветка.

— А вот и хозяюшка с дочуркой пришли попотчевать дорогих гостей, — весело сказал Цыклер, указывая глазами и поклоном в сторону пришедших.

Гости встали.

— Здравствуй, матушка Арина Петровна! — приветствовал ее Соковнин. — И ты, красавица Настенька, попрыгунюшки, вдоль растунюшки! Ишь как выросла.

Девушка вся зарделась и не смела поднять глаз на гостей.

— Спасибо на привете, боярин, — отвечала хозяйка, — прошу отведать моего медку.

И она налила стопу пенящимся медом. Девушка стояла с подносом неподвижно.

— Подноси же, Настенька, — шепнул отец.

— Нет, нет! Пуская хозяюшка пригубит, — сказал Соковнин.

— И точно, — согласился хозяин, — а то, может, оно с отравой.

— Да, да… по нонешним временам, — смеялся Соковнин.

Цыклерша пригубила. От нее Настенька подошла к Соковнину и поклонилась. Гостям блеснула в глаза алая лента, вплетенная в толстую русую косу.

— Да из таких ручек и отравное зелье с охотою выпьешь, — шутил старик, принимая стопу.

Настенька зарделась еще больше.

Стопа обошла, наконец, всех гостей. Загорелый донец даже поперхнулся, заглядевшись на красавицу Настеньку.

— Ну, и мед у тебя, хозяюшка! — шутил Соковнин. — Инда донского атамана сшиб.

Проделав эту светскую церемонию, женщины удалились в свой терем. Хозяин стал сам потчевать гостей, обходя по порядку каждого и наливая вино в стопы.

— Не обессудьте, гости дорогие, не заморски у меня напитки-то, — говорил он, — не привык к заморским.

— Ничего, Иван Богданыч, — улыбнулся Соковнин, разглаживая свою седую пушистую бороду, — скоро придется к заморщине-то привыкать!

— Как так! — удивился хозяин. — Я не недоросль.

— Ну так ин переросль, все равно за море усылают.

— Меня-то, боярин?

— А в турецкую-то землю, за Азов-город, в эту, как ее?

— А! В Таган-рог…

Брови Цыклера нахмурились, глаза сверкнули.

— Да, в Таган ли рог, в бараний ли рог, все едино, — ехидно заметил старик.

— Ну, боярин, — сказал после некоторого раздумья Цыклер, — уж коли ушлют в Таган-рог, так я вору-то нашему потешному не спущу: ворочусь на Москву с донскими атаманами, да и его самого в бараний рог согну. Так ли я говорю, Петра? — обратился он к Лукьянову.