— Нет, Анна. Нам не до того было: и денно, и нощно в науке обретались.

— И скучать некогда было по своей Аннушке?

— Некогда, красавица… да и дольше бы там пробыл, если бы не эти…

— Стрельцы, государь?

— Стрельцы…

— Ах, государь! Слава Богу, что ты воротился… А уж как мы боялись… как боялись! Говорили, будто тебя, государя, на свете не стало… Уж я плакала, чуть глаз не выплакала…

Царь встал и вытянулся во весь свой гигантский рост.

— Я им покажу, как меня на свете не стало!

— Ах, государь! Там, сказывают, тебя не стало, а тут стрельцы идут на Москву, чтобы всех немцев… Ach, mein Gott, как я боялась! И вымолвить страшно: чтоб всех-де немцев побить и Немецкую слободу разорить.

— Этому не бывать! — топнул он ногою. — Скорей стрелецкую слободу в ничто обращу… Данилыч! — крикнул он.

— Я здесь, государь, — показался в дверях Меншиков.

— Беги к Франц… к Лефорту: скажи, что я скоро буду у него, и чтоб он взял розыскное дело о стрельцах: я хочу ноне его прочесть.

— Слушаю, государь.

Сорвав первый гнев на розыскном деле, он несколько успокоился.

— А тебе-то как достается в челобитной, — с улыбкой обратился он к Лефорту.

— Да, государь, — улыбнулся и Лефорт, — все на меня валят, как на бедного Макара.

— И все Францко, да Францко, Францем не хотят назвать.

— Надо же, государь, немца доехать хоть словом.

— Да это они не тебя, — серьезно заметил царь.

— Кого же, государь?

— Меня… Это кошку бьют, а невестке наметку дают: на меня они злы, потому спуску им не даю. До меня при батюшке да при сестрице Софьюшке они только бражничали да бунты учиняли, а я их в возжах держу, вот и брыкают… Да добро! Копыта себе обобьют брыкаючись. Они теперь думают, что на том суд и прикончится, что Шеин сто тридцать душ их, словно собак, перевешал. Нет! Я начну сызнова, чтоб семени Милославского и в заводе не осталось… А вы, большие бороды! — пригрозил он кому-то в пространство. — Сидите смирно! Не укосню и до вас добраться… Я насею нового семени, и из нового семени взойдет новая Россия, и вино новое и мехи новые! Я все новое заведу: скоро вы не узнаете России… Поймут Петра, да только нескоро: и во сто и в два ста лет не все поймут Петра, а поймут — спасибо скажут… Одно, Франц, горько! — сказал он задумчиво.

— Что, государь? — спросил Лефорт.

— Жизнь человеческа коротка, вот что! Аки цвет сельный, скоро отцветет и иссохнет: не доживу я, чтобы видеть плоды рук моих.

— Помилуй, государь! Тебе жить многая лета!

— Мало, Франц! Я хотел бы, чтобы в сутках было сорок восемь часов, сто часов! И то всего не переделаешь… Ты видел, как растет ветла?

— Как не видать, государь, видел.

— А как?

— Скоро растет, легко: воткнул в сырую землю кол, и растет…

— А видел, как дуб растет?

— О, государь, дуб растет туго.

— То-то же! Россия — дуб, да только еще не посаженный, одни желуди, что свиньи едят. А я хочу посадить эти желуди, чтоб дубы выросли. Когда-то их дождешься!

Прощаясь с Лефортом, он сказал:

— Приходи завтра пораньше.

— В Кремль прикажешь, государь, «на верх»? — спросил Лефорт.

— Нет, — отвечал Петр с неудовольствием, — приезжай в Преображенское.