Чтец остановился, чтоб передохнуть, и обвел своими еврейскими глазами всю площадь. Передохнув, он продолжал чтение:

«И мы, побив их, ныне просим милости учинить на Красной площади столп, и написать на нем имена всех оных злодеев и вины их, за то побиты; и дать нам во все стрелецкие приказы, в солдатские полки и посадским людишкам во все слободы жалованныя грамоты за красными печатями, чтоб нас нигде бояре, окольничие, думные люди и весь ваш синклит и никто никакими поносными словами, бунтовщиками и изменниками не называл, никого бы в ссылки напрасно не ссылали, не били и не казнили, потому что мы служим вам со всякою верностью. А что ныне боярские людишки к нам приобщаются в совете, чтобы им от бояр быть свободным, и у нас с ними приобщения никакого и думы нет».

Юдин кончил чтение и взглянул на Хованского. Тараруй выпрямился на седле.

— Слышали, православные? — громко спросил он окружающих.

— Слышали-ста! — отвечали с разных сторон.

— И по оному челобитью, — продолжал Тараруй, — великие государи учинили милость: велели сей столп поставить. Такова в сем столпе сила.

— Как же, родимая, мне все невдомек, что это он вычел: кто кого вешать на столпе будет? Стрельцы бояр али бояре стрельцов? — обратилась знакомая уже нам старушка к своей соседке, монашке.

— А нет, баунька, — отвечала монашка, — не стрельцов будут вешать, а гадину, чу, медяну змеиным подобием, что вон отец Микитушка сказывал.

— А где же она, гадина эта, касатушка?

— А у Данилки-дохтура поймали.

— Медянка, баишь?

— Медяна… А на столп — от встанет новый столпничек, баунька, Агапушка — юродивый.

— Да как же он станет на яблоко-то, милая?

— Так на самое яблоко и встанет, потому — свят человек, — встанет эта и речет: царь Констянтин и мать его Елена! Не хвалитеся на срацынские цари…

— А кто ж цари — те эти, матушка?

— А Траян — царь со царицею.

— А для чего же тут змею, родимая?

— А для перстного сложения, баунька, аль не слыхала?

— Не слыхала, девынька, туга на ухо стала.

— Вот для чего, бабка, змея-то: как Агапушка будет стоять на столпе, и будут приходить к нему на поклонение вси людие, и который человек никоновскою поганою щепотью крестится, и того та змея охабит — укусит, стало быть, — и тому человеку нет исцеления.

— Ах, мать моя! Спаси нас и помилуй, Богородушка-Матушка!

Опять забили барабаны, и колыхнувшиеся толпы затерли собою и глухую старушку и словоохотливую монашку, которая так своеобразно понимала все слышанное.

XII. Царевна Софья у гадалки

Рассказанные в предыдущих главах ужасы, без сомнения, глубоко возмутительны. Мало того, они бессмысленны, как все в жизни, где главным двигающим фактором является человеческая глупость. Честолюбие царевны Софьи Алексеевны и боязнь потерять власть в союзе с таким узким умом, каким обладала эта царевна, заставили ее сделать своим орудием грубую силу, которая, кроме глупости и звериных инстинктов, ничем другим не обладала.