— Что ж это, девынька? Ты еще выше поднялась, а внизу, кажись, два гробика… Подь, посмотри, девынька, твои глазки молоденьки, лучше увидят; а мои стары стали.

Страшно, ух как страшно! Но Софья подошла и с боязнью заглянула в воду.

— Я ничего не вижу, — пробормотала она.

— Вновь, девынька, с непривычки.

Софья отошла и села на лавку. Ноги у нее подкашивались.

— Так, так, девынька, два гроба: один поболе, другой помене.

Старуха еще три раза подула на воду крест накрест. Вода успокоилась. Старуха смотрела долго, и на лице ее все более и более изображался ужас…

— Свят-свят-свят!.. Что ж это такое! Я и сказать боюсь… Софью обдало холодом. Она вскочила.

— Нет, нет! Не бойся, девынька! — остановила ее старуха. — Тут ничего нету страшного… Ух, как хорошо тебе, матынька! Только мне и сказать боязно…

— Почто боязно? — хрипло спросила Софья.

— Ох, боязно! Ни за что не скажу… Боюсь «слова и дела»…

— Говори, не бойся, сказывай! — настаивала царевна.

— Ох, не скажу! Ох, запытают! — твердила старуха.

— Говори, я никому не скажу… Образ поцелую!

— Ох, девынька, страшно мне, без клятвы-то «слова и дела» боюсь…

— Клянусь! — с силой сказала Софья.

— На образе бы, девынька, — робко заметила старуха. Софья потянулась за образом. Старуха предупредила ее и достала икону Спасителя.

— На, золотая моя, побожись на образе, что никому по смерть твою не откроешь того, что я скажу тебе о твоей превысокой судьбе.

Софья три раза перекрестилась и подняла вверх правую руку.

— Клянусь всемогущим Богом никому не открывать того, что я от тебя услышу.

И царевна поцеловала образ. Старуха снова стала смотреть на воду.

— Вижу я, вижу: сидишь ты на золотом столе, как царя Давида пишут, и на голове у тебя злат венец, да не такой, каким поп в супружество венчает, а якобы царский; и в одной ручке у тебя златой подожок с орлом, а в другой златое яблоко с крестом…

Софья не вытерпела и подошла к столу.

— Покажь, дай я посмотрю.

— Гляди, милая, гляди.

Софья уставилась в воду, пожирала глазами ее глубь, но ничего, кроме своего лица, не видела, но без венца…

— Ничего не вижу, — с дрожью произнесла она.

— Внове, золотая, внове. Да оно и со страху… Дай-кось я еще погляжу.

И старуха опять наклонилась над водой. Софью била лихорадка. Глаза совы, казалось, смотрели ей в душу и читали ее… Какая страшная птица!

— Господи Боже мой! — шепотом заговорила старуха как бы про себя. — И она не одна сидит на златом столе, а рядом с нею муж некий благообразный, с брадою, и на его голове тоже златой венец…

В этот момент кот фыркнул и громко, дико замяукал. Сова слетела со своего шеста и заметалась по горенке, зацепляя крыльями за голову растерявшейся от неожиданности и испуга царевны… Она с ужасом выбежала из этого страшного места и опомнилась только в своей опочивальне.

XIII. Прения о вере

5 июля с самого утра в Москве опять творилось что-то необыкновенное. Утро же выдалось погожее, ясное, но не жаркое: легким ветерком перегоняло по небу беловатые разрозненные тучки, которые на минуту заволакивали собой солнце, а потом снова уносились в неведомую даль.

На этот раз не было ни набатного звона, ни барабанного боя, а между тем народ валил к Кремлю неудержимыми волнами.