В 1714 году царевич серьезно занемог. По словам Плейера, многие считали даже, что долго он не протянет. Отец велел сыну отправляться в Карлсбад на лечение. Для супруги, которая находилась на восьмом месяце беременности, отъезд царевича стал неожиданностью. Еще большей неожиданностью оказалась холодность царевича при прощании; садясь в карету, он ограничился всего одной равнодушной фразой: «Я отъезжаю в Карлсбад».

Петр в это время вместе с супругой находился в Ревеле. Тем не менее он взял на себя заботу о невестке, которой вскоре предстояло рожать. Вопрос о престолонаследнике, в глазах царя, был исключительно важным. Дабы пресечь возможные слухи (в частности, о подмене ребенка в отсутствие отца), он велел при родах присутствовать трем дамам: супруге канцлера Г. И. Головкина, генеральше Брюс и «князь-игуменье» Ржев-ской. «Я бы не хотел вас трудить, — писал царь Шарлотте, — но отлучение супруга вашего, моего сына, принуждает меня к тому, дабы предотвратить лаятельство необузданных языков, которые обыкли истину превращать в ложь. И понеже уже везде прошел слух о чреватстве вашем вящше года, того ради, когда благоволит Бог вам приспеть к рождению, дабы о том заранее некоторый антштальт учинить, о чем вам донесет канцлер граф Головкин, по которому извольте неотменно учинить, дабы тем всем, ложь любящим, уста заграждены были».

Шарлотта неправильно истолковала обеспокоенность Петра и была страшно оскорблена, расценив произошедшее как «важную интригу» завистников и врагов. Она отправила негодующее письмо царю, но единственное, чего смогла добиться, так это того, что было объявлено, будто «антштальт» из трех знатных дам создан по ее собственной просьбе; этим, писала она, «все дело приобретает лучший вид в глазах любопытного света; иначе много пойдет толков, более к вашей, чем к моей невыгоде». Екатерине кронпринцесса отправила еще более отчаянное письмо: «Надеюсь, что мои страдания скоро прекратятся, теперь я ничего на свете так не желаю, как смерти, и, как кажется, это единственное мое спасение».

Утром 12 июля 1714 года кронпринцесса родила дочь, названную Натальей. Петр написал ей ласковое письмо. В ответ Шарлотта поблагодарила царя и пообещала исполнить его шутливое пожелание: следующим непременно родить сына.

После рождения дочери в жизни кронпринцессы наступил новый этап. Внешне все казалось вполне благополучным: из писем принцессы матери почти исчезли жалобы на грубость придворных и недовольство поведением супруга. Но это было кажущееся успокоение, объясняемое прежде всего состоянием Шарлотты, чувством обреченности, утратой веры в возможность перемен к лучшему. В действительности же два последних года жизни кронпринцессы были столь же напряженными, как и все предшествующее время, проведенное ею в России. Разве могла себя чувствовать кронпринцесса успокоенной, когда более чем за полгода пребывания супруга в Карлсбаде она не получила от него ни одного письма? Более того, Шарлотта даже не знала адреса супруга, и все ее письма за ненахождением адресата возвращались ей в Петербург.

Молчание царевича объяснимо, если учесть его показание во время следствия, что уже в 1713 году он вынашивал мысль о бегстве из России: он страстно мечтал освободиться как от нареканий сурового отца, так и от упреков супруги. Но от побега Алексея Петровича удерживала неизвестность: он не знал, куда бежать, где его могли принять с распростертыми объятиями.

Царевич возвратился в Петербург в конце декабря 1714 года. На короткое время он успокоил супругу, проявив внимание к ней и дочери. Вскоре кронпринцесса опять забеременела. Однако она очень огорчилась, узнав, что у мужа появилась любовница.

Иметь фаворитку или фаворита для государя или государыни не считалось чем-то зазорным. Возможно, если бы фавориткой царевича стала какая-нибудь красавица из аристократического дома, переживания Шарлотты были бы не столь острыми.