Дом Пересвета был выше и обширнее соседних домов. Двор устилали плотно уложенные плахи. Жилье состояло из большой, хорошо убранной светлицы и терема – владения Нади и ее матери Софьи. Над домом поднималась надстройка – одрина, где спали хозяин с сыном. Отдельный ход вел в мастерскую с земляным полом. Там в углу был устроен горн с кузнечным мехом для раздувания пламени.

Пересвет в бархатном кафтане встретил гостей на крыльце, как этого требовал обычай. Троекратно облобызавшись с рыбаком и сердечно обняв Зорю, оружейник повел их в горницу, где хлопотали Софья и Надя.

В переднем углу под иконами стоял стол под белой скатертью, уставленный яствами и питиями. Вдоль стен тянулись не лавки, как в бедной хате Стоюна, а широкие резные лари, покрытые холстом; в них хранились пожитки хозяев.

Полная низенькая Софья поклонилась Стоюну до земли, а потом стала горячо целовать сконфуженного Зорю.

– Ненаглядный ты мой, сокровище мое! – выпевала она в перерывах между поцелуями. – И какой же отец, какая мать породили тебя, такого доброго, такого смелого?!

– Парень как парень, – спокойно отозвался Стоюн. – Не так давно приходилось драть его лозой за всякие проказы…

Зорины щеки запылали от стыда, и он смущенно поглядывал на Надежду, такую же белокурую и круглолицую, как брат.

Пересвет и его жена стали усаживать гостей за стол.

Угощение было изобильное: жареный поросенок под луковым соусом, утка с пареной репой, отварная осетрина, пироги с морковью и свеклой, каша пшенная, каша гречневая с молоком, свежие огурчики, мед сотовый.

Хозяин посадил Стоюна по правую руку от себя, а Зорю по левую и подкладывал им самые лучшие куски. Но для Стоюна главной приманкой на столе были не яства, а пития. Оружейник не обманул Стоюна, приглашая его в гости. Мед у него действительно был такой, что не посрамил бы и боярского пира.

После двух чар новые друзья заговорили такими повышенными голосами, что молодежь поняла: ей тут не место. С одобрения хозяйки Неждан и Надя повели Зорю на берег Днепра, а взрослые остались возле сулеи с медом.

Обычная сдержанность оставила рыбака. Волнуясь, он рассказывал Пересвету о той страшной ночи, когда лишился жены.

– Уж как же мне горько, друг, – говорил Стоюн, – как пусто без Ольгушки! Ведь она знаешь какая была!.. Утром взглянет на меня своим ясным взором, и мне целый день – праздник. Худо мне без нее, Пересвет, худо!..

Оружейник пытался утешить Стоюна.

– Все от бога, – говорил он, – на все его святая воля.

– За что же он так наказал меня?! – взъярился рыбак. – Али я ему не молился, не ставил свечки перед иконами? Злое дело он надо мной сотворил!..

– Молчи, а ты молчи! – испуганно перебил оружейник. – Еще больше на себя беды накличешь. Дети ведь у тебя!

Новые знакомцы осушали чару за чарой, а потом их головы бессильно упали на стол, и гулкий храп огласил горницу.

Был поздний вечер, когда Зоре удалось вызволить отца из гостей. Стоюн, несмотря на опьянение, сидел в челноке твердо, но его затуманенному сознанию представлялось, что он каким-то образом выручил жену из плена. И он обращался к ней заплетающимся языком:

– С-слышь, Ольгуша?.. М-мы без т-тебя так г-горевали, т-так г-горевали… А т-теперь в-все с-слава б-богу…

И он вдруг оглашал темную гладь Днепра громкой песней.

На другой день Стоюн спросил у сына:

– Ну как, много я начудил вчера?

– Всякого было, батя, – уклончиво отвечал Зоря.