Я поспешил вернуться в Мемфис и был окончательно покорен Таадаром. Я быстро закончил постройки, начатые моим отцом, и по совету мудреца мой дворец закрылся для всех. Мои слуги были совершенно отделены от всех людей, и их лишали возможности говорить, когда не хватало глухонемых. Мало — помалу я привык к этой волшебной жизни, откуда была изгнана действительность, со всей ее наготой и бедствиями. Дневной свет стал мне ненавистен. Только во мраке, под сенью моих садов, я чувствовал себя счастливым. Окруженный удушливыми ароматами, убаюкиваемый чудной музыкой, небесные мотивы которой обожал Таадар, я забывал все. Я должен был приносить жертвы Молоху, этого желал мудрец, а его воля была для меня законом. Он уже устраивал оргии и ночные празднества, разрушившие здоровье и жизнь моего отца, не умевшего наслаждаться с умеренностью. Мне Таадар дал питье, оледенившее мою кровь, и предписал строгую жизнь, пост и самоотречение, что позволило мне только наслаждаться видом, не подвергая свое тело разрушению.

Когда я пил кровь первый раз, меня опьянил странный вкус этого питья, которое должно было дать мне вечную жизнь. И если вы теперь хотите меня убить (он разразился хриплым смехом), вы не будете в состоянии этого сделать, так как смерть не имеет надо мной власти. Во мне сконцентрированы все жизни, которые я вырвал из трепещущих сердец, принесенных мною в жертву женщин. Я упивался видом этих прекрасных, женщин, которые, сгорая от любви, умирали в моих объятиях. Любить мне было запрещено, так как душа должна была сдерживать телесные страсти, тем не менее они умирали счастливыми. Одна из них изменила мне, и я имел право наказать ее. Нефтиса получила только заслуженную смерть. Больше я ничего не могу добавить.

— А что вы сделали с ядовитым растением? — спросил Рансенеб, который, подобно остальным судьям, молча слушал исповедь преступника.

— Мы сожгли его, — не моргнув, сказал Хоремсеб.

— Зачем?

— Таково было желание Таадара — учителя. Когда меня предупредили о вашем следствии, я хотел скрыть следы культа Молоха, но у меня не хватило на это времени. Таадар же не хотел, чтобы священное растение попало в руки врагов, и уничтожил его.

После довольно продолжительного совещания судей поднялся Аменофис и торжественно произнес:

— Твои неслыханные преступления, Хоремсеб, заслуживают примерного наказания. Будучи князем Египта, ты отверг богов своего народа и убивал невинных женщин, покровителем которых ты должен был бы быть по своему рождению. Своими злодеяниями ты вносил несчастье и позор в самые благородные семейства, своих слуг ты изувечивал и уничтожал. Все эти злодейства вполне заслуживают смерти, к которой мы тебя и присуждаем. Ты говоришь, что смерть не имеет над тобой власти. Пусть будет так! Но тем больше оснований поступить с тобой так, чтобы ты не мог уже никогда вредить. Итак, ты будешь замурован живым в стене этого храма. Живи в этом тесном гробе, сколько позволят тебе боги. Но когда ты умрешь, погибнут и тело и душа, так как бальзамирование не сохранит твоих останков. Твое блуждающее Ка, не находя земного убежища, будет пожрано демонами Аменти. Твое имя будет забыто, так как всем, под страхом строгого наказания, будет запрещено произносить его, и оно будет повсюду вычеркнуто и изглажено. Потомство ничего не узнает о преступлениях, ужасавших Египет. Ты трижды будешь мертв. На рассвете дня, следующего за завтрашним, этот приговор будет приведен в исполнение.

Бледный, с широко открытыми глазами, слушал Хоремсеб этот ужасный приговор. Не только плоть возмущалась против ожидавшей его участи, но, несмотря ни на что, он был слишком египтянин, чтобы не дрожать при мысли, что он будет лишен погребения и бальзамирования и что его имя будет предано забвению. С хриплым рычанием он зашатался и безжизненной массой упал на каменные плиты.