— Ей Богу, — проворчал он, — это самая лучшая сука из всех, которых я трахал за многие месяцы!

Под кроватью, скрытая покрывалами, маленькая Зенобия закрыла глаза, плотно сжимая веки. Странные звуки наверху пугали ее. Она дрожала и была смущена, услышав, как ее мать умоляла кого-то таким испуганным голосом. Потом ее мать пронзительно закричала, и больше она не слышала голосов женщин, а только грубый смех мужчин и слова, которых она не понимала.

Ирис не услышала эти слова. Она так и не узнала, что ею овладел не только центурион, но и полдюжины других мужчин, которые терпеливо ждали своей очереди, чтобы изнасиловать ее теперь уже неподвижное тело. В конце центурион изнасиловал ее во второй раз и выругался, потому что кончил слишком быстро. В раздражении он перерезал ей горло, так, как режут беззащитного ягненка — быстро и бескровно.

Тамар, которую опрокинули на спину на холодный, покрытый плитками пол и задрали платье на голову, пришлось лишь немногим лучше, чем Ирис. Но Тамар не пыталась сопротивляться. Ее, изнасилованную, оставили умирать, даже не потрудившись прикончить ножом. Она лежала, едва дыша, пока солдаты грабили комнату, забирая те немногие вещи, которые в ней еще оставались. Ведь большую часть обстановки, как всегда, Забаай бен Селим увез с собой. Тамар испуганно затаила дыхание, когда они сорвали с кровати занавески вместе с покрывалом. Она молила всех богов, каких только могла вспомнить, о том, чтобы в своей алчности и похотливой торопливости они не заметили маленькую Зенобию. И эти горячие молитвы были услышаны. Ее глаза встретились с испуганными глазами дочери Ирис, и она предупредила девочку, чтобы та не двигалась и была безмолвна, как могила.

Казалось, целую вечность Тамар лежала на животе на холодных плитках пола. Ее изнасилованное тело непереносимо болело. Она не осмеливалась даже стонать из страха, что солдаты поймут, что она жива. Наконец, обыскав все комнаты в поисках ценностей, они покинули дом Забавя бен Селима. Тамар услышала, как их лошади стучали копытами во внутреннем дворе, и удивилась, как это она не слышала их раньше. Возможно, они намеренно бесшумно ввели животных внутрь с тем, чтобы захватить врасплох людей, оставшихся в доме. Теперь, по крайней мере, она знала, что они кавалеристы, и это сузит круг поисков ее мужа, когда он будет искать виновных.

Уверенная в том, что теперь они остались одни, Тамар застонала от боли и попыталась сесть. Зенобия выкарабкалась из-под кровати. Ее личико было мокрым от слез, когда она помогала Тамар. Девочка была бледна и дрожала от страха. Она старалась не смотреть в сторону кровати.

— Моя мама мертва? Тамар кивнула.

— Не гляди на нее, дитя мое!

— По почему, Тамар? Почему они сделали это? Ведь вы сказали им, кто вы такие! Почему же они причинили тебе боль? Почему они убили мою маму?

Тамар выплюнула выбитый зуб.

— Этим римлянам и слова нельзя сказать, — презрительно произнесла она.

С помощью Зенобии ей удалось, наконец, сесть, привалившись спиной к кровати. Вдруг, смутившись от того, в каком беспорядке ее одежда, она одернула юбки, разрезанные, разорванные и испачканные солдатами.

— Думаю, они вряд ли украли наших верблюдов, дитя мое. Иди в конюшню, возьми одного из них и скачи к своему отцу как ветер. Расскажи ему о том, что случилось! Я не могу ехать, Зенобия, мне придется ждать здесь!

— Это моя вина! — воскликнула Зенобия, и из ее ясных глаз хлынули слезы. — Моя мама мертва! Ах, это все мои капризы, уехали бы мы все вместе, не случилось бы этого!

И она горько расплакалась.