Возгласы присутствующих, прервавшие его речь на несколько минут, доказали герцогу, что они возмущены даже больше, чем он.

— Он угрожал мне, поскольку я отказался подчиниться, но я не устрашился этих угроз, возлагая надежду на отвагу и преданность моего доблестного дворянства; полагаясь на него, я ощущаю себя сильнее короля. Ошибаюсь ли я, господа?!

— Нет! Нет! В армию! К границам! Отправляемся немедленно!

— Не сейчас! Наши союзники приближаются, мой кузен принц Евгений Савойский идет к нам на помощь ускоренным маршем. Союзники предоставили в мое распоряжение войско и деньги: народу придется дать мне не так уж много.

— Простите, ваша светлость, — перебил его князь делла Цистерна, — хотя Пьемонт и небольшое государство, оно борется за свою честь и не должно просить милостыню ни у какой могущественной державы. Ваше высочество богаты, и у нас, знатных дворян, есть земли и значительные доходы. Наших средств хватит на все; верните деньги союзникам. Мы заплатим, не правда ли, господа?

Если бы в эту минуту герцог потребовал луну с неба, они достали бы ее. Все старались перекричать друг друга, но сделали больше: в мгновение ока все карманы были вывернуты, к подножию трона стали падать кошельки, а за ними — драгоценные украшения, часы, кольца, даже крест ордена Благовещения, усыпанный бриллиантами.

Отдав все что мог, один из дворян решил написать на клочке бумаги обязательство выплатить большую сумму из земельных доходов, и тут же остальные последовали его примеру. Никогда еще сбор средств не проходил так быстро.

На канцлера, принимавшего пожертвования, была возложена ответственность за них. Не зная, как выразить свою радость и признательность, герцог дал всем возможность поцеловать его руку; некоторые подносили к губам край его накидки; картина была очень трогательной и глубоко взволновала сердца присутствующих.

Встреча с дворянством длилась не более получаса. Но она оказалась более насыщенной, нежели многие бесконечные заседания. Виктора Амедея чуть ли не на руках отнесли в его покои; я бросилась туда: счастливый принц желал меня видеть. Стоило мне появиться там, как он бросился в мои объятия с возгласом:

— Это ваша заслуга; вы сделали меня отважным и решительным, вы научили меня любить моих подданных и защищать их; так разделите со мной мое счастье и все, чем я вам обязан.

Любовь все приписывает любви, и если принц желал стать великим, то только ради меня, ради того, чтобы я его больше любила, — такое чувство порождает героев.

В тот же вечер народу был оглашен манифест, и он был воспринят еще восторженнее.

Толпа носилась по улицам с криком: «Смерть французам!» — и бряцала оружием, угрожая банкирам и различным торговцам, постоянно приезжавшим в Турин из Франции.

Пришлось отобрать ружья и шпаги у тех, кто не был ополченцем или солдатом, иначе война началась бы со второй Сицилийской вечерни.

Я спрятала у себя в Турине и в «Отраде» многих моих соотечественников и изыскивала для них возможность покинуть Пьемонт; без этих предосторожностей взбунтовавшийся в первый момент сброд разорвал бы их на куски.

Герцог был бы тогда безутешен, а я тем более.

Следуя примеру Людовика XIV времен его молодости, он задумал привезти с собой в армию дам и сражаться у меня на глазах; но мне было известно, какому осуждению были подвергнуты такие поступки великого монарха, и я не хотела, чтобы Виктор Амедей уподобился ему.