— Жаклин будет принадлежать вам одной, мы вам ее отдаем.
— О! — воскликнула я. — По крайней мере, я не все сразу потеряю.
— Но у вас будет муж, — с досадой в голосе сказала вторая из моих сестер, — а у нас нет. Муж, который дарит такие бриллианты, вполне стоит Жаклин, ведь она никогда ничего не дарит, а наоборот, всегда надо что-то отдавать ей.
Выделенные слова характеризуют обеих моих сестер без всяких прикрас.
Но вот за мной пришли.
В первую минуту я очень смутилась, но затем приободрилась, вспомнив, что на мне платье с воротничком из фламандского кружева, как у моей матери, корсет и шлейф, так что я непременно должна была выглядеть важной особой. Я пошла за г-ном де Маглуаром, конюшим герцогини, и моей служанкой Бабеттой, открывавшей передо мной двери, и наконец переступила порог парадного зала, где все присутствующие выстроились в порядке, принятом на больших приемах.
Мои провожатые отошли в сторону.
Я вошла.
Навстречу мне устремилась моя мать; она взяла меня за, руку, и я склонилась в реверансе; затем мать подвела меня к высокому худому человеку в фиолетовом камзоле, небрежно причесанному, с носом, похожим на ястребиный клюв; у него было высокомерное и суровое лицо, рыскающий взгляд, глаза навыкате — короче, выглядел он как наглейший в мире человек.
Я пережила минуту ужаса, подумав, что мне был прислан не тот портрет и я стою перед своим будущим мужем. Фиолетовая одежда должна была бы успокоить меня; но в то время я еще не знала значения цвета в костюме и невольно задрожала. Может быть, то было предчувствием несчастий, которые обрушатся на меня в будущем по вине этого человека?..
— Господин аббат делла Скалья, — обратилась к нему моя мать, — перед вами мадемуазель д'Альбер, моя дочь.
Я не поднимала глаз, поняв, что этот фиолетовый господин — дядя графа ди Верруа, брат его отца; тот самый аббат делла Скалья ди Верруа, который должен был сопровождать племянника в его поездке во Францию и вместе с послом герцога Савойского и многими другими вельможами, имеющими честь состоять у него на службе, вести жениха к алтарю. У аббата был приглушенный и, казалось, всегда взволнованный голос; слушая его, можно было сильно обмануться и подумать, что он добр. Но стоило посмотреть на него, и тут же возникали сомнения, а при более близком знакомстве в доброту его и вовсе нельзя было поверить.
Впрочем, перед вами всего лишь набросок. Сам портрет я постараюсь написать позднее.
— Мадемуазель намного красивее ее портрета, — сказал он, — и я уверен, что она значительно умнее, чем можно судить по ее письмам. Впрочем и письма и портрет очаровали нас; судя по всему, мы будем счастливее, чем ожидали.
Этот комплимент позднее дословно передал мне мой брат, поскольку сама я в то время просто ничего не слышала. Я ждала, что произойдет дальше. К тому же, этот священник очень странно смотрел на меня и от его взгляда мне было не по себе.
Аббат в свою очередь взял руку г-на ди Верруа и подвел его ко мне.
— Мадемуазель, перед вами счастливейший из смертных, — едва улыбнувшись, произнес он с едкой иронией.
Такой способ представления будущего супруга был, по меньшей мере, дерзким: что за этим должно было последовать? Наступит ли и в самом деле предсказанное аббатом счастье? Увы! Делла Скалья никогда не слыл великим пророком.
Когда с реверансами и представлениями было покончено, мы сели в круг и начался разговор.
Аббат обратился ко мне с несколькими вопросами, приправленными комплиментами; моя мать не давала мне возможности ответить, опасаясь то ли моей застенчивости, то ли моей смелости: она не настолько хорошо знала меня, чтобы быть уверенной во мне. Заботы, связанные с придворной жизнью, светские обязанности и тысяча других дел не давали ей возможности постоянно следить за дочерьми и знать их так, как могло бы быть, если бы мы принадлежали к любому другому сословию. |