— Послушайте, госпожа графиня ди Верруа, позаботьтесь о Жаклин, умоляю вас.

Господин ди Верруа тоже вскрикнул, требуя объяснить, что означает эта сиена.

— О сударь, — взмолилась я, заливаясь слезами, — это Жаклин.

Наверное, интонация, с которой Филиппу Доброму сообщали о несчастьях подлинной принцессы, была не трагичнее моей.

— О! Зачем нам нужна Жаклин в дороге? — самым серьезным тоном спросил граф. — Попрощайтесь с куклой, сударыня, и мужественно расстаньтесь с ней.

— Сударь, — ответила я, — сестры отдали мне Жаклин, я увезу ее с собой, оставьте мне Жаклин!

Бабетта, уже севшая в коляску, услышала мои крики" спрыгнула на землю, подбежала и поняла, о чем идет речь. Я прижимала Жаклин к своему сердцу.

— Госпожа графиня, — сказала Бабетта, — господину графу не нравится ваше ребячество; подумайте, кто вы теперь и куда едете!

Я разрыдалась еще сильнее. Но г-н ди Верруа не рассердился, а напротив, был тронут моим горем.

— Я вовсе не против того, чтобы взять Жаклин, — сказал он, — если вы так хотите этого. Только, с вашего разрешения, лучше уложить ее в сундук; мне кажется, совсем не обязательно держать ее в нашей карете.

— В сундук! — воскликнула я. — О сударь, ей будет очень плохо в сундуке.

Господин ди Верруа не смог удержаться от смеха и предложил промежуточный вариант: Жаклин поедет в коляске со слугами.

Я согласилась на эту жертву, ибо так ласково было движение губ говорящего, а особенно — выражение его глаз.

У г-на ди Верруа был такой взгляд, против которого трудно устоять. Жаклин тщательно укутали и отдали под присмотр Бабетте, пообещавшей очень внимательно заботиться о ней на протяжении всего пути.

Я успокоилась: с Бабеттой Жаклин ни в чем не будет нуждаться.

Вот какой я была, когда меня выдали замуж!

Мой преподобный дядюшка имел несчастье принадлежать к этой породе.

Инстинкт не обманывал меня.

Что же касается моего мужа, то у него был лишь один недостаток — его семья; не будь ее, граф ди Верруа был бы совершенством: такой человек заслуживает любви самых строптивых из женщин. Терпение и нежность не изменили ему ни разу на протяжении этого долгого пути, хотя, как мне теперь кажется, я, конечно, была невыносимой спутницей. Он исполнял малейшие мои капризы, предугадывал все мои желания, охранял мой сон, веселился как ребенок, очень мило играл со мною, так что я не чувствовала разницы в нашем возрасте. Он даже посадил Жаклин рядом с собою, и когда мне показалось, что он слишком нежен с нею, я сама отослала ее в другую коляску. Кажется, она пробудила во мне ревность.

Все как будто складывалось как нельзя лучше, и на третий или четвертый день пути я уже нисколько ни о чем не тосковала.

Мы перебрались через Альпы по перевалу Мон-Сени. Со всей искренностью души я предвкушала тот миг, когда окажусь в глубине долины, которая вдруг открылась в двух-трех тысячах футов подо мною.

Я добралась туда, как добираются, увы! до самых далеких целей, и в скором времени перед нами предстала великолепная страна, над которой царил Турин. Я была в восторге, потому что всегда любила красивые пейзажи.

Но я заметила, что, в отличие от меня, муж мой совсем загрустил, и вид у него стал совсем печальный. Его уже не трогали мои шалости, не заражала моя веселость; более того, он стал грубо обращаться с принцессой Баварской, а когда я спросила его, в чем дело, он ответил, что виной тому — перемена настроения, и только. На почтовой станции я посоветовалась с одной из своих служанок по имени Марион — после Бабетты я любила ее больше всех других, — и та дала мне обещание понаблюдать за ним и на следующей остановке сказать, что она думает об этой перемене в нем.