— Так, так, так. Очень интересно: часы Гунашихе, стало быть, подарила Александра Егоровна, а бабка решила «срезать» ещё деньжат и за двести рублей выдала мне дуру — Сашку, — досадливо усмехнулся Антонин. — И про «Блокулу» тоже интересно, дайте — ка подумать. Есть такой человек, который может нам помочь с этнографической консультацией. Это наш батюшка, отец Ферапонт. Он у нас в гимназии преподает закон Божий. А помимо того ещё краеведением занимается, очень этим вопросом интересуется. Кроме того, множество языков знает, как древних, так и нынешних. Я однажды видел, как он читал изданную на английском языке книгу британского египтолога Баджа; так батюшка переводил не только английский текст, но и египетские иератические письмена. Человек удивительной учёности, настоящий энциклопедист. Сходим к нему? Он здесь неподалёку живёт, буквально на соседней улице.

— Вперёд, — согласился Шумилов.

Антонин Максименко привёл его к небольшому православному храму, позади которого расположился крохотный, в четыре окна, домик настоятеля. Вокруг домика был разбит аккуратный палисадник с пышными кустами сирени и несколькими клумбами ярких ноготков. От улицы дом священника отделялся лёгким изящным штакетником, что было весьма нехарактерно для Ростова, жители которого предпочитали загораживаться от белого света и соседей высоченными глухими заборами.

Оказалось, что отец Ферапонт занят в храме и его следует подождать. Усевшись на скамейку подле дома, Антонин завёл разговор с Алексеем Ивановичем о покойном министре внутренних дел графе Толстом. Было видно, что Максименко всё ещё пребывал под впечатлением краткого рассказа Шумилова, и ему хотелось подробнее порасспросить его о министре. Но узнав в ходе разговора, что Шумилов был знаком с большим числом других примечательных личностей — писателями Достоевским, Лесковым, начальником столичной Сыскной полиции Путилиным, путешественником Миклухо — Маклаем — буквально схватился за голову:

— Алексей Иванович, вам надо мемуары писать!

— Помилуй Бог, мне только тридцать пять, — отмахнулся Шумилов. — Можно я проживу ещё столько же и только потом начну записывать сплетни?

— Но как вы познакомились с Фёдором Михайловичем Достоевским? Это мой любимый и самый почитаемый мною писатель!

— Он меня сам пригласил к себе. После одного скандального уголовного дела, к которому я имел некоторую прикосновенность.

— А что за дело?

— Француженку — гувернантку обвинили в отравлении юноши, воспитательницей которого она была. На самом же деле юноша покончил с собою. Я в то время работал в подчинении помощника прокурора окружного суда, который вёл дело. Этот человек вёл дело так, чтобы отправить гувернантку в каторгу. Я помог ей в защите, сообщил некоторые важные сведения её присяжному поверенному. Меня за это из прокуратуры выгнали. Но я не обижен, я даже этому благодарен. Теперь меня знают и уважают, не побоюсь этого заявления, многие достойные люди. Правда, многие недостойные не уважают, но я против этого совсем не возражаю. Это уже издержки ремесла, так сказать. Достоевский, узнав об этой истории, пригласил меня к себе.

— И что?

— Попили чаю.

— Да? И что?

— Обсудили балканский вопрос.

— Вы шутите, что ли? — изумился Антонин. — Я не всегда вас понимаю, у вас всегда серьёзное лицо.

— Как я могу шутить, у меня нет чувства юмора, — отмахнулся Шумилов. — Могу морщить лоб, могу бить в барабан… а шутить не могу.