– Нравятся, – сказала Агапка, оробев. – Токмо не больно понятные.

– Что же тут непонятного?

– Стадо Дафнино не понятно! – показала пальчиком Агапка.

Пальчик нежный, ноготок будто греческим ваятелем выточен.

– Дафна – имя, – объяснил Василий Андреевич. – Стихотворение буколическое. Пастушье. Сие есть поэтическая традиция. Она восходит к пиитам Древней Греции… Я книгу тебе дам.

Увел Агапку во флигелек, и надолго.

– Ну? – спросила Мария Григорьевна девку.

Агапка показала барыне книжку.

– Почитать Василий Андреевич наказали.

Барыня подняла брови на лоб.

– Ну?

– Василий Андреевич сочинение мне читал. Про гробницу.

– Про какую гробницу?

– Не знаю! – испугалась Агапка. – Еще «Майское утро».

Мария Григорьевна окинула девку двумя-тремя взорами: Агапка сама была, как майское утро.

– Не в Афанасия Ивановича голубок! А ты тоже дурой-то не будь. Каждый день к нему наведывайся.

Агапка была послушна, наведывалась, и Василий Андреевич, узнавши ее сообразительность, тягу к чтению, стал давать ей уроки словесности.

Мария Григорьевна, однако ж, от своего плана не отступила. Подождала денька три и прислала красавицу в баню, спинку недорослю потереть.

Василий Андреевич при виде растелешенной Агапки побагровел от затылка до пяток.

– Я сам! Я сам! – закричал он, прикрываясь веником, да вот Агапку закрыть было нечем.

Тут она и пала перед ним на колени.

– Барин, не гони меня! Не губи!

Куда им было деваться, сделали то, чего от них ждали. Потом сидели на лавке и плакали.

– Я не барин, – говорил Агапке Василий Андреевич. – Я такой же раб, как и ты… Бежать! Бежать!

Дворянские безумства

Не убежал. Из бани – в постель, и уж так поспал: пробудился ввечеру другого дня.

На столе кушанье, от кушанья парок: с пылу с жару. Ел, как после Великого поста… Насытился и поскучнел.

Пошел к Андрею Григорьевичу. Андрей Григорьевич переписывал ноты в толстую тетрадь.

– Сто сорок пятый псалом в переложении Михаилы Васильевича Ломоносова. – Спел: – «Хвалу Всевышнему Владыке Потщися, дух мой, воссылать; Я буду петь в гремящем лике О Нем, пока могу дыхать».

– Дивно! – оценил Василий Андреевич, а глазами – далеко-далеко.

– Что за печаль, дружочек? – встревожился крестный.

– Ах! – вырвалось у Василия Андреевича, а про себя еще раз ахнул: ничего другого сказать невозможно.

– Пошли рыбку удить! – предложил крестный.

Сели возле мельницы. Поплевали на червячков. У Андрея Григорьевича поплавок сразу же заснул, а у Василия Андреевича – нырь!

– Ерш! – обрадовался крестный.

И пошло. Но преудивительно! У Андрея Григорьевича ни единой поклевочки, а Василий Андреевич уже тридцатого с крючка снимает.

Рыбка развеселила, да не вылечила. Не шло из головы: ну как, как на Агапку теперь посмотрит он? Господи, а как поглядит на него Мария Григорьевна? Стыд! Стыд!

Да вот она, судьба.

На подводе в одну лошадь привезла все свое состояние да Машеньку с Сашенькой, старшей четыре годочка, младшей – два, Екатерина Афанасьевна Протасова.

– Андрей Иванович проиграл в карты всё, что имел! Матушка, мои дочери нищенки.

– Бога не гневи! – крикнула Мария Григорьевна на любимицу свою, на счастливейшую в семействе.