Соколов охотно согласился:

— Нашему народу нужна крепкая власть, власть царя. Причем этот царь должен быть грозным, владыкой всех пространств и всего живого. А слюнтяев, демократов, интернационалистов, кокаинистов, гомосексуалистов и прочую рвань наш народ не приемлет. Уж так устроен русский человек: ты его вначале напугай, а уж потом окажи ему милость, не казни. Он должен чувствовать твою волю, твою власть. Тогда человек в тебя поверит, восхитится твоей силой, пойдет за тобой, куда прикажешь, — хоть весь мир воевать, хоть столицу на гнилом болоте строить.

Носов горячо продолжал:

— Я добивался только одного — порядка во всем. Работать фельдъегерем без должной дисциплины — все равно что фармацевту лекарства составлять с завязанными глазами. Мой корпус был хорошо отлаженным механизмом. Но пришло к власти Временное правительство, и начались беды: у нас были три авто, два отобрали вовсе, а для третьего с трудом выбиваем бензин, порой хожу на поклон к самому Керенскому. Денежное довольствие сделали нищенским, семьи кормить не на что, а у меня двое, простите, маленьких детишек. На что жить? С кистенем на дорогу выходить? Штат сократили втрое, вот и приходится дежурить ежедневно по двенадцать — пятнадцать часов. Но главное, что меня возмущает, — Керенский смеет упрекать нас, — и голосом Верховного главнокомандующего выкрикнул: — «В трудный час, когда родина собирает последние силы для решающего удара, вы, фельдъегери, от фро