— Вот-вот, так у нас везде, — продолжил Котюков. — Врачи на рынках петрушкой торгуют, учителя за шмотками в Турцию гоняют. Книги пишут парикмахеры и бывшие милиционеры, а в Думе артисты заседают. Оттого и бардак, нет порядка. Человек хлебное место ищет, а не работу по душе.

— Позвольте, а зарплата «по душе» какая? — заявил кинорежиссер. — Это ведь тоже учитывать надо. Слёзы, а не заработок. Даже я не могу свой фильм три года снять. Культура гибнет. И гидрология тут не виновата, просто идей нет. Сплошные кальки с Запада.

— Куда ж они делись, идеи-то? — спросил Меркулов. — Вот я ими не обделен. Смотреть надо шире, глубже — и увидите. В одном только прошлом России огромное богатство. На сто лет вперед хватит. Не надо идеи вымучивать, стоит лишь обратиться к одному Сергию Радонежскому.

— А молодежь поймет ли? — усмехнулся писатель. — Им ведь чупа-чупс подавай, сладенькое. Что им Сергий? Они и не слышали про такого. Не знают даже, кто Великую Отечественную войну выиграл, говорят, вроде бы немцы. Потому что живут лучше.

— Молодежь не виновата, системного образования нет, — сказал Игнатов. — И нет уже почти никаких духовных ценностей. Всё за копейки распродано. А идеи общей, объединительной, также не существует. Знаете, в чем она, на мой взгляд? В Царских Вратах.

Я даже вздрогнул, услышав его слова. Инстинктивно нашел руку Даши и сжал ее ладонь. А Игнатов продолжил, будто повторяя мои недавние мысли:

— Это вход ко Престолу Господа, вот куда нам всем нужно стремиться: и правым, и виноватым, богатым и бедным, счастливым и несчастным, идти к ним, не оглядываясь, не запинаясь, не слыша криков толпы, все другие врата ведут в ад. Пасть перед ними на колени и ползти, если идти не в силах. В кровь обдери всего себя, а ползи. Тогда победишь врага, сидящего внутри тебя. Внешние-то враги — что? Тьфу, мелочь, самообман, в принципе. Мы их сами себе выдумываем. Потому что себя-то и боимся. От себя другими заслоняемся. А внутри тебя — смерть, это и есть-то твой главный враг. Но и она перед Царскими Вратами — ничто.

Игнатов резко замолчал, не в силах сам справиться со своими словами, налил себе рюмку водки, половину расплескав, и залпом выпил. Некоторое молчание наступило в трапезной.

— Ты, Сергеич, не переусердствуй, — пробасил отец Кассиан. — Больно круто взял. Но за Царские Врата и я выпью.

— И я, — добавил Борис Львович.

Я всё еще не отпускал Дашину руку, а она вдруг тихо сказала:

— Мне надо с тобой серьезно поговорить, Коля.

— Конечно, когда? — поспешно ответил я.

— Лучше всего — сейчас. Может быть, другого случая и не будет.

Мне ее слова совсем не понравились. Чем-то холодным на меня повеяло, будто ветерок прошел. Даша выглядела очень серьезной и бледной. «Совсем переменилась», — подумал я.

— Говори, — сказал я. — Или пойдем на палубу?

Но нам не удалось перемолвиться. Котюков постучал рюмкой о бутылку, призывая всех к тишине.

— А теперь, господа, прежде чем нам подадут жаркое, приглашаю всех на одно мероприятие, — сказал он. — Нас ждет сюрприз. Немного проветримся и выйдем на палубу.

Гости начали выходить из трапезной, мы с Дашей задержались, и тут я увидел, наконец, Павла. Он вышел из-за декоративной колонны, а за ним шел Заболотный.

— Фейерверк будет, — шепнул мне Мишаня. — Уж я-то знаю. Видел, как петарды из джипа сгружают.

— Даша! — позвал я, но она уже скрылась за дверью.