Мне многое было в диковинку в ее жизни, все же, я рос иначе, за спиной у своей сестры, которая меня и оберегала. У Даши было больше свободы, соприкосновения с действительностью, у нее рано открылись глаза на мир, на его грязь. Тут не каждый способен выстоять, сохранить себя. Но она, кажется, сумела. И это меня удивляло в ней больше всего. Откуда такая степень самозащиты? Она могла грубо выругаться, когда к ней кто-то приставал на улице или даже ударить. Я знал, что она способна на это, угадывал. И мне было с ней интересно, будто я каждый раз познавал новое, учился.

Наверно, и я был ей чем-то занимателен, иначе бы мы в эти три месяца не встречались столь часто. А может быть, она за меня цеплялась, как за спасительную соломинку, потому что, не смотря на всю силу ее характера, ей тоже требовалась опора, какая-то разумная идея, на которой можно строить жизнь? Я это понял позже. «Ад», — сказал про ее квартиру Заболотный и был прав, даже предсказывая судьбу Даши. Она уже катилась в пропасть.

В самом конце августа я узнал, что она потихоньку принимает наркотики, какие-то таблетки. «Колеса», на их языке. Мы сидели в квартире у ее подруги, Светланы, тут тоже было много разных гостей, юнцы, все они галдели, как птицы, на всякие голоса, мололи чепуху и вздор, я и не слушал, лишь держал под столом Дашину руку в своей, а ей было весело. Там открыто курили «травку» и принимали эти самые «колеса». Даша, к моему удивлению, тоже. Мне удалось вывести ее на кухню, остаться наедине.

— Ты что, с ума спятила? — резко спросил я.

— Ну и что такого? — весело ответила она. — Все так делают.

— Но ты же «не все», ты не такая.

— Почем ты знаешь? Мы все одинаковы, только притворяемся лучше или хуже. А выхода все равно нет. Тут хоть примешь таблеток, жить хочется. Покури и ты, не будь паинькой.

— Пошли отсюда!

— Останусь.

Я вывел ее из квартиры почти силой. Сначала она брыкалась, злилась на меня, но потом успокоилась, а по дороге домой настроение ее и переменилось. Она стала задумчивой, грустной. Мы сели на лавочку возле ее дома и тут она вовсе прильнула к моему плечу и расплакалась.

— Что мне делать? — повторяла она: — Что делать? Скажи, Коля, ты умный, трезвый, не могу больше так жить, в этом чаду, всюду рожи, мерзкие противные рожи, одна Светка подруга…

— Светка твоя дрянь, — сказал я. — У нее притон.

— А у меня дома не притон? Ты же видел, знаешь. Хорошо Рамзан съехал, проходу не давал. Но он меня и на рынке достанет. Куда уйти, к кому? Повеситься хочется.

— Ты же сильная, что ты несешь? Пойдем в церковь.

— Не хочу.

Она вытерла слезы. Выпрямилась.

— Я тебя познакомлю с одним человеком, он, возможно, скоро приедет, подскажет, как жить в вере, в разуме, исключительный человек, подвижник, — я имел в виду Павла, говоря это, потому что сам не знал, как ей помочь и что для этого надо сделать.

— Не хочу, — повторила она. Упертая, как моя сестра.

— Как хочешь, а все равно познакомлю.

— Плюну ему в рожу, подвижнику этому, — грубо сказала она. — Я им никому не верю. Мамка, вон, повесила на стену фотку какого-то образины и молится на него. Дура!

— Тут другое. Татьяна Павловна просто сильно заблуждается, она в ересь впала, а в церкви — Бог истинный, Христос. Тебя только Павел из безверия вывести может, я не сумею.