– Спасибо, – выдохнула Алена счастливо.

– Храни Господь, – ответил монах, переложил бутылку в другую руку и перекрестил Алену.

– Ну, я пойду, – сказала Алена смущенно. Горячее вино перетекало по жилам, как огонь по поленьям в печи.

– Куда пойдешь на ночь глядя? Оставайся. Переночуешь, завтра пойдешь. Мы постелим тебе в трапезной. Все равно там у нас никто не обедает и не вечеряет. Будешь как царица.

Они ни о чем не спрашивали ее. И она – их.

Молодой монах почитал над ней, когда она улеглась под пропитанные сыростью и холодом простыни, какие-то красивые, непонятные древние молитвы. Алена согрела своим дрожащим телом холодное белье из суровой бязи, глубоко вздохнула и уснула. Она забыла, зачем приехала сюда, в умирающий монастырь.

А утром вспомнила.

Она приехала, чтобы отмолить грех. Свое первое убийство. Бедного, нерожденного ребенка своего.

МЕДНАЯ РАКА

– Ну как ты, милая? – Монах, тот, что постарше, с седыми волосами, выбивающимися из-под черной странной шапки, осторожно постучавшись и услышав Аленино громкое «да!», вошел в трапезную. – Господь с тобой. Знаешь молитвы утренние?

Алена с удовольствием смотрела в его старое, но румяное как у молодого лицо, на белозубую улыбку. «Чернявый, на чеченца похож. А по-русски говорит, будто в Москве родился».

– Не знаю. Я никаких молитв не знаю.

Алена потупилась.

– И «Отче наш» не знаешь? И «Богородицу»? Так это же самые… – Монах замялся. – Самые наши родные… Их даже дети знают…

– Ну вот не знаю я. Такая плохая.

Монах нежно прикоснулся рукой к ее плечу, к черному пятну камуфляжа.

– Хорошо. Повторяй за мной: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…

Горло пересыхало, как в пустыне.

– Молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых…

– …и всех святых…

– …помилуй нас.

– Помилуй нас.

– Аминь, – сказал монах. И еще сказал: – Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе.

И широко, будто траву косил и высоко вздымал косу, перекрестился.

Смотрел на Алену. Алена смотрела на него. Глаза в глаза.

Поняла: он ждал, когда она перекрестится так же, как он.

Подняла руку. Рука чугунная.

«Я же крестилась, когда сюда входила, в ворота. Легко так, раз-раз. Даже и не задумалась. Что со мной?!»

Монах видел: она не может перекреститься.

И все же она кривой, нелепой рукой перекрестилась под прозрачным, хрустальным взглядом монаха.

– Деточка, – монах положил руку ей на голову, – надо исповедаться… и причаститься. Без этого дальше трудно будет жить.

– Не знаю я ничего, – сказала Алена.

– Идем, – сказал монах. – Исповедь у тебя приму. Братия послужит со мною. Будем литургисать. Подойдешь к Святым Дарам. Иначе… болеть будешь. Гаснуть. А ты – молодая. Тебе жить и жить. Детишек рожать…

Алена сжала зубы. Послушно пошла за монахом, а монах шагал широко, крупно, и угольно-черная ряса развевалась за спиной черным флагом.

Монах шел по снежной тропе. Алена – за ним. Вдруг старый монах остановился, обернулся к Алене.

– Прежде чем причащать тебя буду, – тихо сказал, – ты должна увидеть кое-что. Здесь.

– Что? – спросила Алена.