От услышанного турок вдруг поник, сгорбился, втянул голову в плечи, а потом сокрушенно произнес:

— Evet, evet haklisin. Allah bize sirtini döndü…

Я даже не успел ничего спросить, как мне тут же любезно сообщили перевод тюркской перебранки. Да-а, русский язык, конечно, великий и могучий, но восточные — цветисты и образны. Даже ругаются так, словно сказку из «Тысячи и одной ночи» рассказывают…

— Я благодарен вам, генерал Хан Нахичеванский, за ваши слова. Особенно мне понравилось про тигра. — Он слегка смутился, но взгляд мой держит. — Вы хороший генерал, и я надеюсь, что и вы, и ваши потомки всегда будут моей верной опорой. А что касается вас, мушир, то, по-моему, ваши поражения закономерны. В прошлую войну вы были вооружены лучше нас. И сильно вам это помогло? Ну, а то, что мы с прошлой войны не стояли на месте, — так это естественно. Когда ваш султан отвечал на наши справедливые требования, то должен был бы вспомнить, как тринадцать лет назад наши войска уже стояли в виду Константинополя. Но он, ослепленный своим самомнением и надеждами на британскую помощь, дал мне оскорбительный отказ. Ну, и каково ему теперь?

Турок подавленно молчит, а я поворачиваюсь к Ренненкампфу:

— Павел Карлович, распорядитесь, чтобы мушир получил почетное место на нашем параде в Царьграде. Кстати, я желаю видеть генерал-майора Хана Нахичеванского в своей свите…

На следующий день наступление на Стамбул продолжилось. Собственно, теперь это уже можно было бы назвать каким-то парадным маршем. Остатки полевых войск противника практически не оказывали сопротивления. К вечеру первого дня наши войска заняли Лозенград, Родосто, а передовые разъезды казаков добрались до Черкезекей. Всего за два дня наши войска подошли к самым стенам. Штурм начался практически сразу после перегруппировки — удар наносился с трех сторон. С запада и северо-запада атаковали солдаты Ренненкампфа, а заждавшиеся в Галате морпехи ударили через Золотой Рог прямо по центру города и дворцу султана. Жаль, но Абдул-Хамиду удалось сбежать в последний момент.

Завязались ожесточенные уличные бои. В Стамбуле остались только те, кто желал до конца сражаться с русскими, — сборная солянка из различных подразделений. Разношерстно вооруженные, имеющие большие проблемы с боеприпасами, действующие без связи друг с другом, турецкие солдаты бились с храбростью обреченных.

Воевали они таким образом: небольшой отрядик, как правило не превышающий по численности сорок-пятьдесят человек, занимал и пытался удерживать какое-нибудь здание. Наши штурмовые группы, состоявшие из пары броневиков, четырех орудий и двух взводов пехоты и саперов, наткнувшись на очередной турецкий шверпункт, брали такие «укрепления» за пару часов. В отдельных случаях, когда не могли справиться сами, вызывали огонь гаубиц, после работы которых оставались только груды битого камня.

Больше всего возни пришлось на долю англичан, занявших целый квартал, — они отбили две попытки штурма и сумели пережить артобстрел.

Но всякое сопротивление имеет свой предел — сломаться может даже клинок дамасской стали, особенно если согнуть его посильнее. А мы давили, как паровой каток, — неспешно, но неотвратимо. И наступило, наконец, очередное утро, когда в Стамбуле не раздалось ни одного выстрела — просто некому было стрелять.

А на следующий день капитулировала английская бригада морской пехоты, к уничтожению которой мы готовились с особым тщанием, подогнав для ее разгрома несколько лишних батарей минометов и гаубиц. Правда, британцы оговорили почетные условия сдачи — сохранение знамени и прочих атрибутов вроде духового оркестра.

…Я стою на Галатской башне и обозреваю панораму города, расстилающегося у моих ног.