Ослепительный блеск высоких прожекторов смешивался с приглушенным мерцанием ламп на уровне глаз, уличных фонарей, кричаще красной, синей и зеленой подсветкой рекламы.
Черно-серый скелет полусгоревшего здания центрального почтамта высился как раз напротив вокзала. Проходя мимо него, я вновь попытался позвонить Йоханне.
Я вышел к зданию Саноматало, минут пятнадцать простоял в очереди, дожидаясь, пока охрана не разрешит мне войти, снял и снова надел куртку, туфли и ремень, а затем подошел к стойке портье.
Я попросил позвонить боссу Йоханны, которая почему-то не отвечает на звонки. Я встречался с ним несколько раз и сейчас полагал, что он ответит на звонок, если вызов последует изнутри здания. А когда он узнает, кто звонит, позволит мне изложить причину моего приезда.
Портье, женщина лет тридцати с льдистыми глазами, судя по короткой стрижке и скупым жестам, прежде служила в армии, а теперь стояла на страже физического существования последней в стране газеты. Похоже, ее оружие было всегда под рукой. Она смотрела мне в глаза, но как будто говорила с пустым местом.
— Человек по имени Тапани Лехтинен… Я проверила его документы… Да… Одну минуту.
Она кивнула мне, и этот кивок походил на удар топором.
— Какое у вас дело?
— Я не могу дозвониться до своей жены Йоханны Лехтинен.
2
По ошибке я записал наш телефонный разговор с Йоханной. Теперь я мог воспроизвести его дословно:
— Сегодня я задержусь на работе допоздна, — начала она.
— Насколько допоздна?
— Может быть, на всю ночь.
— Ты будешь на рабочем месте или куда-то поедешь?
— Я уже не на рабочем месте. Со мной фотограф. Не беспокойся. Мы собираемся переговорить с кое-какими людьми. Мы будем держаться мест, где много народу.
Шепот рядом, шум машин, шепот, тихий шорох и снова шепот.
— Ты еще здесь? — спросила она.
— А куда же мне деваться? Я сижу у себя за столом.
Пауза.
— Я горжусь тобой, — сказала Йоханна, — тем, что ты все еще держишься.
— И ты тоже, — парировал я.
— Наверное, — произнесла она вдруг как-то слишком тихо, почти шепотом.
— Я люблю тебя. Береги себя и возвращайся домой.
— Конечно, — прошептала она, и ее слова посыпались вдруг быстро-быстро, почти без паузы: — Увидимся самое позднее завтра. Я люблю тебя.
Бормотание. Треск. Мягкий щелчок.
И тишина…
3
Лицо главного редактора Ласси Утелы, мужчины примерно лет сорока, было покрыто грубой щетиной, а в глазах застыло раздражение, которое он не мог, а может быть, и не хотел скрывать.
Он стоял прямо напротив меня, когда двери лифта распахнулись на пятом этаже. На шефе жены была длинная черная рубашка и тонкий серый свитер, темные джинсы и кроссовки. Он стоял скрестив руки на груди и с явной неохотой сменил эту позу, когда я ступил из кабины лифта в его сторону.
Самыми яркими чертами характера Ласси Утелы можно назвать зависть к более талантливым журналистам, желание избегать конфликтов, привычку сдерживать недовольство, стремление всегда быть правым. Обо всем этом мне было известно со слов Йоханны. Взгляды Йоханны и Ласси на работу репортера и основную тематику газеты все чаще и чаще вступали в противоречие. Отголоски тех столкновений доносились даже до нашего дома.
Мы обменялись долгими рукопожатиями и представились, несмотря на то что знали друг о друге. На какой-то недолгий миг мне показалось, что я играю роль в скверной пьесе. Освободив мою руку, Ласси развернулся и кончиками пальцев толкнул дверь. |