— Я говорил ей, что это ни к чему не приведет, — сказал он, и я не мог не заметить легкого намека на тон победителя в его голосе. — Я говорил, что она не сможет узнать больше, чем уже знает полиция. А наша быстро сокращающаяся читательская аудитория не желает об этом читать. Это ведет к депрессии. Они уже знают, что все катится в ад, в мусорную корзину.

Я посмотрел в темноту в сторону бухты Тёлё. Я знал, что там есть дома, но мне их не было видно.

— Йоханна уже написала свою статью? — спросил я после долгой паузы, во время которой мы прислушивались к себе и к звукам внутри здания.

Ласси снова откинулся в кресле, положил голову на подголовник и посмотрел на меня из-под опущенных век, будто я не сидел напротив узкого стола, а находился где-то очень далеко за горизонтом.

— Почему вы спрашиваете? — поинтересовался он.

— Мы с Йоханной привыкли постоянно быть на связи друг с другом, — пояснил я.

Внезапно до меня дошло, что, когда мы повторяем одно и то же, не всегда делаем это для того, чтобы убедить в чем-то друг друга.

— То есть, конечно, не каждую минуту. Но если нет другой возможности, мы, по крайней мере, обмениваемся эсэмэс или посланиями по электронной почте через каждые несколько часов. Даже если нам нечего друг другу сообщить. Обычно это всего пара слов. Какая-нибудь шутка или нежное признание. У нас это вошло в привычку.

Последнюю фразу я намеренно произнес взволнованным тоном. Ласси слушал меня без всякого выражения на лице.

— И теперь вот уже двадцать четыре часа, как у меня нет от нее известий, — продолжал я и вдруг понял, что адресую свои слова собственному отражению в оконном стекле. — Это самый большой срок за все десять лет, что мы вместе, когда мы не общались.

Я выждал еще немного, прежде чем произнести очередное клише, не думая о том, как оно прозвучит.

— Я уверен, что с ней что-то случилось.

— С ней что-то случилось? — переспросил мой собеседник, подождал несколько секунд все в той же манере, что постепенно становилась мне знакомой. Единственной целью этих намеренных пауз было перебить меня, продемонстрировать, что все, мною сказанное, звучит глупо и бессмысленно.

— Да, — ответил я сухо.

Какое-то время Ласси не отвечал. Потом подался вперед и после очередной паузы проговорил:

— Давайте предположим, что вы правы. Что вы намерены предпринять?

Мне не нужно было даже притворяться, будто я обдумываю ответ. Я немедленно заговорил:

— Нет никакого смысла сообщать о ее исчезновении полиции. Все, что они могут сделать, — это зарегистрировать мое заявление. Исчезновение номер пять тысяч двадцать один.

— Это так, — согласился Ласси. — А двадцать четыре часа не такой уж и большой срок.

Я поднял руку так, будто намеревался физически отмахнуться от его слов. Одних слов тут было недостаточно.

— Как я уже сказал, мы постоянно поддерживали связь друг с другом. Для нас двадцать четыре часа — это очень долго.

Ласси не нужно было очень стараться, чтобы дать выход своему раздражению. Он заговорил громче, и в его голосе явственно послышалась холодная непреклонность.

— Некоторые наши репортеры работают «в поле» неделями. Потом они возвращаются с материалом. Такова их работа.

— Был ли случай, когда Йоханна, находясь в течение недели «в поле», ни разу с вами не связалась?

Ласси внимательно посмотрел мне в глаза, отбил пальцами барабанную дробь на подлокотнике кресла и надулся.

— Признаюсь, что такого не было ни разу.

— Потому что это на нее совсем не похоже, — добавил я.