|
Он тоже ее побаивался. Она вдруг как-то изменилась, стала совсем взрослой. Мне все хотелось сказать ей: «Да ладно, Джули, хватит прикидываться. Мы-то знаем, какая ты на самом деле». Я все смотрел на нее, но она, занятая своими делами, почти не поднимала на меня глаз. С матерью я старался не оставаться наедине, опасаясь, что она снова со мной заговорит. Из школьных уроков я знал, что все это неправда. Но теперь всякий раз, когда я запирался в ванной (это случалось раз или два в день), мне представлялись две молочные бутылки, полные крови, с крышечками из серебристой фольги. Со Сью я общался больше. Кажется, она относилась ко мне с симпатией — по крайней мере, не цеплялась. Большую часть времени она проводила дома, в спальне, за книгой и не возражала, когда я валялся рядом. Читала она романы о девочках своего возраста, лет тринадцати-четырнадцати, и об их приключениях в школах-интернатах. В местной библиотеке она брала большие книги с яркими картинками о динозаврах, вулканах и тропических рыбах. Порой я листал их, разглядывал картинки. Содержание меня не интересовало. Изображения динозавров казались мне подозрительными. Никто ведь не знает, как эти динозавры выглядели на самом деле, сказал я Сью. Она стала рассказывать о доисторических скелетах и работе палеонтологов. Мы проспорили несколько часов. Сью знала гораздо больше, но я твердо решил не позволить ей одержать верх. Наконец мы устали, спорить наскучило, мы надулись и разошлись. Но чаще всего мы болтали, как двое заговорщиков, о наших родных и знакомых, тщательно обсуждая детали их внешности и поведения, стараясь понять, какие они на самом деле. Говорили и о болезни матери. Сью слышала, как мама сказала Джули, что снова меняет врача. Оба мы соглашались, что наша старшая сестра в последнее время слишком уж задается. Я как-то не воспринимал Сью как девочку. Она была совсем не похожа на Джули — просто сестра, близкий человек. Однажды, когда долгим воскресным вечером мы разговаривали о родителях, Джули вошла в комнату. Я как раз говорил о том, что на самом деле они друг друга терпеть не могли и мама только обрадовалась, когда папа умер. Джули села на кровать рядом со Сью, скрестила ноги и зевнула. Я кашлянул и умолк. — Ну, продолжай, — сказала Джули, — очень интересно. — Да нет, я ничего, — сказал я. — Угу, — ответила Джули. Она опустила глаза и слегка покраснела. Теперь кашлянула Сью. Все мы молчали и ждали. — Я просто говорил, что, мне кажется, мама не очень любила папу, — произнес я наконец, чувствуя себя очень глупо. — Правда? — насмешливо спросила Джули. Видно было, что она злится. — Не знаю, — промямлил я. — Может, ты знаешь? — А мне откуда знать? Снова долгое молчание, наконец Сью осмелилась сказать: — Потому что ты с ней разговариваешь больше, чем мы. Гнев Джули всегда выражался в презрительном молчании. Вот и сейчас она молча встала, подошла к дверям и только тогда сказала негромко: — Это потому, что у вас обоих с ней нет ничего общего. Еще помолчала у двери в ожидании ответа и вышла, оставив после себя легкий аромат духов. На следующий день, после школы, я подошел к матери и сказал, что могу сходить с ней вместе в магазин. — Я не буду покупать ничего тяжелого, — ответила она. Она стояла в холле, завязывала перед зеркалом шарф. — Просто хочу пройтись, — пробормотал я. Несколько минут мы шли молча, затем она взяла меня под руку и сказала: — Скоро твой день рождения. — Ага, очень скоро, — ответил я. — Хочешь, чтобы тебе поскорее исполнилось пятнадцать? — Не знаю, — промямлил я. |
