Свежий предрассветный ветерок дохнул на Конана прохладой, принеся наконец облегчение исстрадавшемуся в эту душную ночь телу.

Но вместе с облегчением он принес запах помоев и нечистот, заполнивший все улицы Пустыньки. Варвар брезгливо поморщился и ступил на липкую от грязи мостовую. Сонный город еще тонул в полумраке, лишь тонкая серенькая полоска на востоке свидетельствовала о робком пробуждении нового дня.

Конан пересек улицу, стараясь не наступить на смердящие кучи отбросов и снующих меж ними крыс, обогнул бакалейную лавку, и быстрым шагом направился к южным воротам города. Варвар бесшумно двигался вдоль глинобитных стен домов, оставаясь все время в тени. Но в эту слишком раннюю пору город еще крепко спал, и ни одна заблудшая душа не встретилась ему на пути. Он миновал квартал притонов, одним прыжком перемахнул обмелевший канал с вонючей жижей, блестевшей на дне, и оказался в самом грязном уголке Шадизара, которое именовалось заморийцами, не иначе как Скотный Двор.

Здесь, вдали от сказочных дворцов, садов и фонтанов столицы, ютилась городская беднота. Убогие лачуги, собранные из любого попавшегося под руку материала, плотно теснились вдоль узких улочек, будто обессилившие в неволе узники, поддерживающие друг друга за плечи. Киммериец усмехнулся — толкни один из них, и вслед за ним повалятся остальные. Нередкие пожары или ураганы, проносившиеся над Заморой, начисто уничтожали весь Скотный Двор, но всякий раз он возрождался вновь и вновь с вызывающей симпатию варвара жаждой жизни.

В эти трущобы чиновники приходили лишь в пору сбора налогов в сопровождении целой армии до зубов вооруженных солдат, но находили тут немногих — попробуй отыскать блоху в тигриной шкуре. Обитатели Двора научились так ловко прятаться, что сборщикам налогов частенько приходилось возвращаться ни с чем, довольствуясь лишь жалкими грошами, что удавалось выбыть у тех, кого они отлавливали чудом.

В годы голода и повальных моров Скотный Двор превращался в настоящее бунтарское гнездо. Именно здесь вспыхивали все знаменитые в Заморе мятежи и восстания, подтачивающие власть правителя.

«Любой владыка Шадизара происходит из пастухов, — шутили горожане. — Ведь не было еще среди них такого, кто хотя бы раз не чистил Скотный Двор.»

Пройдя знакомыми переулками, ориентируясь в темноте, словно кошка, киммериец вышел к пустырю, служившему для всего Шадизара городской свалкой.

Вот и дом горшечника Хазиля, если, конечно, этот ветхий сарай можно было признать пригодным для жилья.

Конан остановился невдалеке и внимательно осмотрелся вокруг. Дом был неосвещен.

Озорной ветерок раскачивал над дверью тряпичный треугольный флажок с выцветшим изображением гончарного круга — знаком принадлежности хозяина к гильдии мастеров.

Внешне все было как обычно, и все-таки что-то здесь Конану не понравилось.

Какое-то звериное варварское чутье заставило его насторожиться и настойчиво убеждало поскорее уносить ноги.

Несколько долгих мгновений киммериец яростно боролся с собой, и наконец вышел победителем из этой схватки. Он привык доводить свои дела до конца.

Конан вытащил меч, придавший ему больше уверенности, и крадучись направился к дому.

Шагов через десять он неожиданно наткнулся на мертвеца. Худшие опасения варвара вспыхнули с новой силой.

Человек в темном плаще лежал ничком, уткнувшись лицом прямо в уличную грязь. Конан осторожно перевернул труп на спину. Тело уже окоченело.

Это был мужчина лет сорока с небольшим. Широкоскулое и плоское лицо его с налипшей коркой грязи, иссеченное тонкой паутиной давнишних белесых шрамов, не было лицом заморийца.

«Один из иноземцев, — подумал Конан. — Должно быть, он стоял здесь на страже…»

Смерть застала беднягу врасплох.

Невзирая на бледность и грязь, лицо несчастного было сплошь испещрено синюшными пятнами, остекленевшие, широко распахнутые глаза буквально вылезли из орбит, будто бедолага был задушен.