В таких условиях человеческая личность была обречена на деградацию, измельчание и сведение к определенного рода стандарту. Эллинистический мир вообще был миром шаблонов. Наряду со стандартными, почти без изменений переходившими из одной страны в другую типами одежды, мебели, столовой посуды, терракотовых статуэток, городских и сельских жилищ, общественных зданий и т. п. эта эпоха выработала также и несколько более или менее стандартных типов человека, среди которых особенно заметен тип преуспевающего «буржуа», целиком погруженного в рутину своей деловой жизни. Венцом его карьеры могла стать какая-нибудь высокая должность либо в его родном полисе, либо в бюрократическом аппарате монархии, либо даже при дворе. Но даже и самые видные персоны среди людей этого сорта, как, например, Аполлоний, диойкет (что-то вроде министра финансов) Птолемея II Филадельфа, известный нам по большому папирусному архиву, оставленному его секретарем Зеноном, кажутся бледными и неинтересными, если сравнивать их с последними героями свободной Эллады, такими как Тимолеонт, Демосфен или спартанские цари-реформаторы Агис и Клеомен. В душной атмосфере деспотической монархии нивелировались и тускнели даже и самые яркие индивидуальности, не исключая, между прочим, и самих царей, которые в эту эпоху нередко как бы растворялись в безликой мощи бюрократической машины, управлявшей страной от их имени.

Однако, отказавшись от своей гражданской свободы, греки рано или поздно должны были сделать и следующий шаг и расстаться также и со своей внутренней духовной свободой. Правда, характерные для классического греческого полиса принципы веротерпимости и идеологического плюрализма еще долго сохраняли свою силу также и в эллинистических государствах, чем и объясняются уже отмеченные выше многообразие и динамизм их духовной жизни, отличительной чертой которой было сосуществование, а стало быть, и соперничество множества философских школ, религиозных течений, сект и церквей. Однако в этом широком кругу духовных исканий и интеллектуальных экспериментов владения чистого разума ограничивались лишь незначительным сегментом. Философское и научное свободомыслие стало уделом небольших кружков интеллектуалов, влияние которых на основную массу общества было лишь самым минимальным. Сама эта масса все более погружалась в пучину мистических вероучений и магических ритуалов частью чисто восточного, частью синкретического греко-восточного происхождения. В отличие от старых олимпийских богов новые эллинистические боги претендовали на всю полноту власти над душой человека и требовали от него безграничной веры и подчинения своей воле в обмен на спасение и обещания загробного блаженства. Чтобы снискать благосклонность и покровительство божества, человек должен был пожертвовать своей нравственной и интеллектуальной свободой и твердо встать на путь беззаветного служения «высшей истине». Судя по всему, многие люди в ту эпоху вполне сознательно шли на такие сделки, очевидно, испытывая чувство пресыщения духовной вседозволенностью и усталости от тяжкого груза личной моральной ответственности за свои поступки. Уже упоминавшийся Э. Доддс очень метко определил это типичное для эллинистического человека душевное состояние как «бегство от свободы». Последовательное развитие идей и настроений такого рода рано или поздно должно было привести к установлению духовной диктатуры сугубо догматического религиозного учения, провозгласившего свои догматы истиной в последней инстанции и тем самым поставившего «вне закона» любые попытки инакомыслия, объявив их «ересями» и «кознями дьявола».