Он вздохнул.

— Только они ведь, — Стас махнул рукой в сторону окна, — не дадутся… Боты качественно сработаны, под настоящих профи… Это не маленький ботик, призванный давить на жалость…

Стас поглядел на мальчишку.

Мальчишка на стене закрыл глаза, словно хоть так хотел спрятаться от взгляда Стаса. По лицу мальчишки струился пот, сам он мелко-мелко дрожал. Снова открыл глаза, поглядел на меня — но я не уверен, понимает ли он хоть что-то из того, что творится вокруг него. Глаза у него были совершенно дикие.

— Все нужное — у вас перед глазами, — повторил я, будто бы невзначай. — Надо лишь заметить…

Стас уставился на меня, поморгал.

Пытаясь сообразить, с какого места мне не понравились его размышления. Где он свернул не туда. Попытался вернуться чуть назад:

— Хватило бы даже вооруженного человека, — осторожно заговорил он, словно пробовал почву. — Если бы только был шанс убить его не сразу, а…

Он осекся.

Глядя на мою футболку.

Медленно перевел взгляд на меня, и снова на мою футболку. На рисунок.

Распятие, обрамленное в слова. Над распятием: «самых любимых». Под ним: «суровее всего».

«Проверяй» пропущено, в стиле старославянской речи. Но Стас не дурак. Должен догадаться, какое словно подразумевается.

— А… — начал он, но не договорил.

Лишь глядел на меня. И теперь в его взгляде появилась настоящая неуверенность…

— Так церковь — не случайно…

Я тоже смотрел прямо на него. Глаза в глаза. Чуть кивнул.

— Некоторых жертв потребовать от обычного цензора я не в силах, Стас. Но тот, кто претендует на высшее руководство в Агентстве — должен помнить, ради чего все это. Это не колбасный склад. Здесь нужна преданность делу. Настоящая. Такой человек должен быть готов к самопожертвованию.

— Но… Но у меня же — фул-контакт…

На миг Стас превратился в того неуверенного щенка, каким был годы — и вечность! — тому назад, когда отказался резать игрового бота-девчонку, на миг решив, что это слишком уж похоже на реал…

— Я знаю, Стас. Но прежде, чем вы обретете право устраивать другим жестокие проверки… Чтобы требовать от других быть готовыми жертвовать ради дела — сначала ты должен доказать, что готов жертвовать сам…

И я грустно усмехнулся.

Уже не для Стаса. Уже не напоказ…

Стас вздохнул.

И вдруг — тряхнул головой. Его лицо окаменело.

— Ну, что ж… — Он улыбнулся, и от этой улыбки у меня мурашки по спине пошли. — Мальчик, один мужчина невооруженный, и один мужчина вооруженный… Если на полную катушку, то до пятисот лабэ должно хватить… Не так ли?

Он посмотрел на меня. Положил винтовку на пол, и в его руку снова скользнул нож — закрутился между ловкими пальцами, словно живой.

Стас двинулся ко мне…

— Мы ничего не забыли? — холодно спросил я.

Стас нахмурился, потом понял. Быстро глянул по сторонам — виден ли он сейчас сквозь окна. Шагнул в сторону, чтобы стать невидимым для снайперов, держащих окна на прицеле. Смотал с руки конец винтовки, пригнулся, и под окном, по стеночке скользнул к мальчишке.

Парень неотрывно глядел на нож в его руке, зачарованный отражением свечей… Дернулся прочь, замычал, но Стас даже не обратил внимания.