Когда же солнце село и быстро спустившаяся темнота сделала дальнейший гон бессмысленным – да, собственно, гнать‑то уже было некого, – только тогда лес запылал. Черно‑алое море огня, из которого выступали редкие торчки скал, разливалось все шире и шире, то взрываясь снопом искр, то покрываясь змеящимися струями дыма. Таким образом приказ крэга был уже выполнен, и дальше следить было не за чем, но оторваться от величественного зрелища было просто невозможно, и крылатые всадники парили в ночном небе, то уходя к волнистым облакам, то спускаясь так низко, как только могли выносить опаляющий жар их кони, опьяненные этой огненной скачкой.

И вдруг… Все случилось слишком быстро, чтоб кто‑нибудь смог вмешаться – хотя и вмешиваться‑то было не во что; но на одном из таких виражей вороной конь Асмура, направленный властной рукой своего седока, резко пошел вниз и вдруг камнем упал в дымный, еще не успевший вспыхнуть куст.

Дружный вопль ужаса пронесся над пылающим лесом, и все девять оставшихся всадников тут же повернули коней, чтобы броситься следом, но вороной уже взлетал, подрагивая опаленными крыльями, и, сделав над пожарищем последний круг, направился к стоянке мака.

Когда неуспевшие оправиться от этого потрясения дружинники опустились на стоянку, Асмур как ни в чем не бывало сидел возле маленького водопада, и вороной подставлял под его искрящиеся от лунного света струи свои многострадальные крылья.

Никто не посмел задать ни одного вопроса – да в этом и не было необходимости: командор был волен поступать как ему вздумается. Тем более, что юноши поняли, какая причуда толкнула в огонь их предводителя: рядом с ним на черных камнях лежал ворох радужных перьев. Мона Сэниа… Рад инее любой из них пошел бы и не на такое безрассудство.

И этот поступок их командора, вырвавшего из моря огня сказочный подарок для своей невесты, возвел их отношение к нему в ранг поклонения.

Но оказалось, что это – только начало. Бес удальства вселился в воинственного эрла, да и планеты, как на грех, все оказывались с изъяном, и приходилось прикладывать немало трудов и смекалки, чтобы удовлетворить и капризы крэгов, которым всегда что‑нибудь мешало, и… неожиданные причуды командора.

Возле Уздечки больше не было планет – пришлось отправляться к дальним звездам, Седлу и Крестцу. Ближе, правда, располагалось одно солнышко – в «Анналах» оно носило интригующее название «Чакра Кентавра», поскольку на старинном рисунке, изображавшем Кентавра, это светило размещалось как раз в середине лба, между глазами. Кому‑то из молодых дружинников пришло на ум безобидное прозвище – Звездочка‑Во‑Лбу.

Но странное дело – за полторы тысячи лет побывать здесь было некому, и тем не менее название этого солнца было перечеркнуто жирным крестом, а на полях страницы угрожающе значилось: «звездные волки!»

Командор не нуждался ни в советах, ни в одобрении – он попросту оставил Звездочку‑во‑лбу в стороне и пошел прямо на Крестец.

Оставалось еще четыре крэга – из них больше всего опасений внушал отцовский поводырь Дуза – привыкший к тропической жаре, он отказывался от одной планеты за другой, предоставляя свою очередь тем, кто был не столь теплолюбив. Целая цепочка планет голубоватого мерцающего Крестца тоже не обещала быть жаркой, к тому же большинство было просто газовыми гигантами. Одна, правда, даже напомнила звездным скитальцам их родной Джаспер, но на дневной стороне, постоянно обращенной к светилу, самое удобное для обитания место было занято какой‑то доисторической башней, очевидно сооруженной космическими пришельцами с других планет.

Башня не помешала бы крэгу и даже, наоборот, служила бы ему превосходным насестом, если бы не одно обстоятельство: уходя своей вершиной в грозовые облака, она служила превосходным коллектором для собирания атмосферного электричества, и время от времени с венчающего ее шара срывалась мощнейшая молния, бившая во что попало – и, естественно, даже почти бессмертному крэгу отнюдь не улыбалось попасть под испепеляющий разряд.