— Но как он может? — воскликнула Шорнуа. — Как он может допускать подобное насилие над своей бессмертной прозой?

Бел ее услышал и снова повернулся к ним, подымая руку.

— Виноват. Признаю, пишу иной раз бессмертную прозу, а время от времени даже бессмертные стихи. Но когда я этим занимаюсь, то занимаюсь этим один, в обществе лишь бутылочки vin ordinaire, и занимаюсь этим только лишь для себя лично. Это, конечно же, чистейшее потакание своим желаниям: «искусство для искусства» означает на самом деле искусство для художника. Мне доставляет чисто личное удовлетворение сделать что-нибудь настолько хорошо, насколько я вообще способен, выразить свои чувства, свои взгляды на бытие своего «я» — и доставляет именно мне одному. О, я не возражаю, если прочтут и другие люди, и приятно, если им понравится.

Разумеется, я люблю похвалу, я ведь тоже человек. Но это всего лишь побочный продукт, второстепенный итог, — он оглядел толпу актеров и техников. — А это это другое дело. Совершенно иное положение. Этот сценарий я написал для других людей, и ставлю я его с помощью множества других людей. Если его никто больше никогда не увидит и не услышит, то он потерпит провал. Хуже того, он будет нелепым, лишенным смысла. Без зрителей он неполон.

Он снова повернулся к Герману и Гавейну.

— Ладно, Мирейни приведет его в порядок и раздаст вам распечатанный. Ну, давайте на всякий случай запишем сцену так, как предполагалось по первоначальному сценарию.

Вампир и герой счастливо кивнули и вернулись на свое место. За ними последовал, довольно ворча, и коротышка колдун.

— По местам! — распорядилась Мирейни, обращаясь к кольцу у себя на указательном пальце. Ее голос загремел из громкоговорителей. — Тихо, идет съемка.

— Туман, — тихо скомандовал Бел.

Туман, казалось вырос из-под земли, подымаясь и окутывая Клайда с Германом.

— Свет, — приказал Бел.

Высоко в воздухе внезапно запылал в шести местах свет. Сбоку вышли два оператора и повернулись к актерам. На мгновение все умолкли, а затем Харви доложил:

— Расставлены.

— То же самое, — откликнулся Джордж.

Бел кивнул.

— Камера.

— Есть камера, — ответили операторы.

— Подтверждаю, — сказал человек за пультом позади Бела.

— Мотор! — крикнул Бел.

На съемочной площадке стало тихо. Затем из гостиницы вышел Гавейн, огляделся с мечтательной улыбкой кругом и глубоко вздохнул.

— Он приятен, не правда ли? — произнес замогильный голос с сильным акцентом. — Воздух моей. Трансильвании.

Туман поредел, постепенно открывая взору высокую фигуру в плаще и сутулый, ревматический силуэт позади нее.

— Близящийся рассвет очищает воздух, — согласился Гавейн, и сцена пошла дальше.

Бел стоял, наблюдая за ней, одобрительно и спокойно.

Наконец, Клайд выступил вперед, швырнул шелковый платок. Хильда бдительно следила, замыкая контакты и поворачивая ручку, и платок, заколыхавшись, полетел прямо к Гавейну, накрывая распятие, Гавейн усмехнулся, показывая клыки, но на этот раз все застыли. На съемочной площадке снова воцарилась тишина.

Затем Бел вздохнул и скомандовал:

— Стоп.

Все расслабились, а Герман вышел широким шагом из тумана, усмехаясь и болтая с Клайдом. Гавейн усмехнулся и повернулся переброситься парой слов с одной юной леди. Шум усилился, когда все принялись тараторить, освобожденные от уз безмолвия.

Бел поднял бровь и повернулся к Роду.