— Работаю на кирпичном заводе, там намахаешься, потом домой, за хозяйством смотреть. А за собой и некогда… Да что же я! Проходи, Женя. Где ты теперь? Небось, в своем любимом Петро… Ленинграде.
— Представляешь, Нюра, ехала в поезде, чемодан украли, а там деньги и документы.
— В милицию заявила?
— Заявила. Сказали, чтобы через три дня пришла. Можно, я у тебя эти дни перебуду, а потом рассчитаюсь?
— Да ты что, Женя! Сколько надо, столько и живи. Теперь я здесь хозяйка, мамка семь лет как умерла. Две дочки у меня да муж пьяница, непутевый. Дочки сейчас в селе, у свекрови. Муж на заработках в Донбассе. Там, говорят, шахтеры хорошую деньгу зашибают, вот он и подался. Не знаю только, привезет денег или что в подоле.
— Ты что, Нюра! Он же не женщина!
— С него станется!
Разговорились.
— Знаешь, шла по улице и никаких изменений не увидела. Все как тогда, в двадцатом.
— Да, здесь время остановилось. А вообще город хорошеет, особенно центр! Знаешь, на Крещатике сняли трамвайные рельсы и пустили электрический троллейбус. Красота! А здесь… — И Нюра вздохнула.
Ночью Жене приснился страшный сон, который утром полностью исчез из памяти, оставив лишь тяжелое чувство.
Положение у нее было катастрофическое: ни документов, ни денег, и НКВД уже известно, что она прячется в Киеве. Что делать, она не представляла. Наверное, уже допросили Артурчика и Печеного и они сообщили, где и как ее встретили. Поэтому железная дорога для нее закрыта — там ее будут ждать. Вечером, когда Нюра пришла с работы, Женя попросила у нее денег в долг. Та внимательно посмотрела на нее и сказала:
— Денег у меня нет, но немного дам. Участкового встретила, когда шла на работу. Интересовался, не брала ли кого на постой. Какую-то опасную преступницу ищут.
— Я не преступница, — сказала Женя.
— Верю, Женя, но все же документы побыстрее выправь. Обнаружит тебя здесь участковый, быть беде. И так хватает на мою бедную головушку.
Денег, которых смогла дать Нюра, было явно недостаточно для того, чтобы продолжать путь. Женя оказалась в безвыходном положении и уже не могла ни на что рассчитывать. Но страшнее всего было то — теперь она осознала это, — что она подвергла близких людей страшной опасности. Из газет она знала, что Глеб Бокий и Александр Барченко еще до окончания следствия объявлены врагами народа и не стоило строить иллюзий относительно их дальнейшей судьбы. Но страшнее всего было то, что клеймо врагов народа ложилось и на членов их семей.
Женя очень жалела, что согласилась на эту опасную миссию, но переступить через себя, пойти в НКВД, предать Барченко и Бокия она не могла и теперь видела единственный выход — добровольно уйти из жизни.
«Нет человека — нет суда и следствия, нет ярлыка «дети врага народа», — наивно думала она, собираясь таким образом спасти будущее Анюты.
Но Нюра, видно, почувствовав неладное, вызвала Женю на откровенный разговор, и та, не вдаваясь в подробности, рассказала, что ее разыскивают. Вначале Нюра страшно перепугалась, затем, подумав, сказала, что может ей немного помочь, и устроила послушницей во Свято-Пантелеймоновский женский монастырь в лесной Феофании, единственный сохранившийся женский монастырь.
Жене сразу понравилось огромное, но в то же время почти воздушное, изящное, бело-красное здание церкви Святого Пантелеймона, куда монахини приходили на молитву.
Теперь Женя звалась послушницей Ефросиньей, ходила в черном платке, туго обмотанном вокруг головы, в темных длинных одеждах, скромно опустив глаза, и безропотно выполняла самую тяжелую работу. Она тосковала по прежней жизни, по Анюте, даже по Николаю, но понимала, что пока возврата нет. |