— По-твоему, — еле слышно шепнула Вирджиния, — нам лучше сказать Г. М., что концерт может не состояться? Ведь миссис Буллер-Керк…

— Ш-ш!

Так как стенные панели Дубовой комнаты были гораздо темнее, чем в других помещениях, она выглядела мрачной даже при ярком солнце. За исключением одной детали, беспорядок прошлой ночи оставался нетронутым.

Камин с белым каменным дымоходом, покрывшийся за прошедшие века дымной копотью вдоль нижнего края, был установлен по диагонали. Если смотреть на него из дверного проема, он находился в углу между стеной с окнами напротив двери и стеной слева от нее. На неровных голландских плитках очага лежала лютня.

Один из трех стульев и узкий стол лежали перевернутыми на полу с зиявшими между половицами щелями. Рядом валялась серебряная пепельница с оставленным Мастерсом окурком сигареты. Там же лежала рапира, чьи рукоятка-чашка и длинный тонкий клинок мрачно поблескивали под слоем масла, предохраняющего их от сырости. Клавесин с сидящим за ним синьором Равиоли стоял справа в положении приблизительно соответствующем камину слева.

Однако, как было отмечено, одна деталь претерпела изменения. Маленький железный сейф с открытой дверцей находился у правой стены. На нем стояла, сверкая золотом, бриллиантами, изумрудами и рубинами, подобранная с пола Чаша Кавалера.

Том и Вирджиния неоднократно видели все это раньше. Но их глаза снова жадно подмечали каждую подробность, включая царапину на внутренней стороне двери, покуда они не осознали, что Г. М. орет уже несколько секунд.

— …И это мое последнее слово! Призрак тут ни при чем! Мне нужна только завершающая деталь, чтобы заткнуть последнюю щелочку! А пока что давайте продолжим урок пения!

— Вы хотеть петь? — осведомился синьор Равиоли.

— Конечно!

Славный учитель музыки вскочил на ноги, сорвал с головы шляпу и бросил ее на пол.

— Значит, вы принять решение? Хорошо! Тогда слушать, что я скажу! Вы не правы!

— Сынок, меня бы удивило, если бы вы хоть раз сказали, что я прав. В чем я не прав теперь?

— В словах. «Он мертв, но не хочет лежать». «Аспидистра, крупнее которой нигде не сыскать». Вы слушать, что я говорить?

— Я же сказал, что слушаю.

— О'кей. Вы видеть, читать, петь их так часто, что думать, будто вы все знать! Н-н-нет! Каждый раз вы петь правильно, но не совсем! А почему? Потому что видеть их слишком часто и знать слишком хорошо! А что дальше? Я вам говорить! Вы выходить на сцена, готовиться петь и забывать вся чертова песня! Тысячу раз я говорить: делать все правильно первый раз, и тогда…

Несмотря на то что синьор Равиоли буквально захлебывался потоком собственных слов, он внезапно умолк, оборвав фразу.

Облик сэра Генри Мерривейла внезапно претерпел такие явные изменения, словно его огрели по башке, как Мастерса.

— Гореть мне в аду! — простонал он.

— В чем дело? — спросил озадаченный синьор Равиоли.

Но в Вирджинии, хотя она еще никогда не видела Г. М. в таком состоянии, пробудилась женская интуиция.

— Теперь вы все знаете, не так ли? — воскликнула она.

— Погодите! — Г. М. прижал ладони к вискам. — Ради бога, дайте мне подумать!

Наступило молчание. Г. М. оставался в такой позе несколько секунд, потом опустил руки. Хотя он признавал присутствие Тома и Вирджинии в Дубовой комнате, но не видел в них человеческие существа. Его неподвижный злобный взгляд, казалось, был устремлен сквозь них на безобидную царапину, оставленную бородкой ключа от сейфа на внутренней стороне запертой двери.

Молчание затягивалось…

На секунду луч солнца ярко вспыхнул на лежащих на полу серебряной пепельнице и рапире, а также на одной из перегородок между оконными панелями.