Худшее было позади. В течение еще нескольких минут мы сдерживали натиск чудищ в других местах, но наша задача становилась все легче; к тому времени всю скотину охватило пламя и в воздухе разлилась непереносимая тошнотворная вонь. Охваченные паникой, коровы утратили всю свою извращенную хитрость и снова стали просто животными: они напрасно кидались на заграждение и друг на друга, пока не погибали в огне. Я еще дважды использовала заклинание починки и под конец уже обессиленно повисала на Касе, которая забралась в сани поддержать меня. Дети постарше бегали туда-сюда, тяжело дыша, с ведрами полурастаявшего снега, и тушили падающие на землю искры. Все до одного мужчины и женщины, изнемогая от усталости, размахивали стрекалами; лица их раскраснелись и повлажнели от пота, а спины мерзли на холодном ветру, но все вместе мы удержали-таки зверюг в загоне, и ни огонь, ни порча не распространились дальше.

Наконец пала последняя корова. Внутри загона шипел дым и потрескивал жир. Мы все обессиленно расселись неровным кольцом вокруг загона, вне досягаемости чада, и смотрели, как огнь-сердце успокаивается, догорает, все обращая в золу. Многие раскашлялись. Не слышно было ни разговоров, ни одобрительных возгласов. Для торжества причин не было. Мы все порадовались, что самой страшной опасности удалось избежать, но цена оказалась непомерной. Пламя довело до нищеты не одного только Ежи.

— А Ежи еще жив? — тихо спросила я Касю.

Она замялась, затем кивнула.

— Я слыхала, он сильно затронут, — промолвила она.

Чащобная хворь не всегда оказывалась неизлечимой: я знала, Дракону уже доводилось спасать таких бедолаг. Два года назад восточный ветер застал нашу подружку Трину на берегу реки: она там стирала белье. Трина вернулась совсем больная, с трудом передвигая ноги; содержимое ее корзинки припорошило слоем серебристо-серой пыльцы. Ее мать не пустила Трину в дом. Она бросила одежду в огонь, отвела дочку обратно к реке и несколько раз окунула ее в воду. А Данка тотчас же отправила в Ольшанку быстрого гонца.

Тем вечером явился Дракон. Я, помню, прибежала к Касе, и мы вдвоем притаились на ее заднем дворе — посмотреть, что будет. Дракона мы не видели; видели лишь, как в верхнем окне Трининого дома вспыхивает холодный синий свет. Поутру тетушка Трины сказала мне у колодца, что девочка поправится; а два дня спустя появилась и сама Трина, такая же, как всегда, только выглядела немного усталой, точно перенесла тяжелую простуду. Зато — радость-то какая! — ее отец уже копал колодец рядом с домом, чтобы ей никогда больше не ходить стирать на реку.

Но это же был всего лишь порыв тлетворного ветра, жалкая горстка пыльцы. А здесь… здесь случилось одно из худших заражений на моей памяти. Захворало столько коров, да так страшно… и они распространили порчу вокруг себя так стремительно — верный знак того, что все хуже некуда!

Данка услышала, что мы разговариваем о Ежи. Она подошла к саням и посмотрела мне в лицо.

— Ты можешь что-нибудь для него сделать? — напрямик спросила старица.

Я понимала, о чем она спрашивает. Если порчу не изгнать, смерть будет медленной и страшной. Чаща поглощает свою жертву точно гниль, пожирающая поваленное дерево: выедает человека изнутри, и остается чудовище, наполненное ядом и помышляющее лишь о том, чтобы распространить яд дальше. Если бы я сказала, что ничего не могу сделать, если бы призналась, что ничего не смыслю, если бы пожаловалась, что обессилена — а ведь Ежи затронут так сильно, и до приезда Дракона еще неделя, а то и больше, — Данка отдала бы приказ. Она отправится вместе с несколькими мужчинами в дом к Ежи. Они заберут Кристину на другой конец деревни. А потом мужчины войдут в дом и выйдут снова, с тяжелой, накрытой саваном ношей. Они принесут тело сюда — и бросят его на погребальный костер, к догорающим тушам.