|
Ускользает стремительной рыбой. Кефаль, пеламида, никогда не виданная здесь морская щука–барракуда. Скользкая мурена, жесткая и великолепная большая белая акула, «Корхиродон корхиродонус», она же «Белая смерть», таинственная акула–людоед. Маринка–малинка, наяда, Венера, Афродита пенорожденная, белая полоска кожи, тяжелая округлая грудь с большим коричневым соском, одиноко и случайно выпавшая из купального бюстгальтера, из этой узенькой красной ленточки, перехлестнувшей тело.
— Ну и долго же вы, — с объятиями встречает их улыбающийся Александр Борисович. — За ней разве угонишься, — он в отчаянии машет рукой. — А мы с Машкой пока тут, у берега… — Не пора ли перекусить? — спрашивает Марина, насухо вытершись большим махровым полотенцем. — Отчего же, — разводит руками Ал. Бор., — после первого купания это самое милое дело — перекусить! — Маша! Вылезай из воды! — кричит Марина, а потом: — Отдохните немного, мальчики, сейчас что–нибудь приготовлю… Большой парусник–подалирий планирует на разложенные аккурат–ненькой кучкой только что вымытые помидоры, а потом перелетает к такой же аккуратненькой кучке абрикосов. — Интересно, — вдруг спрашивает он, — в Бостоне есть абрикосы? — В Бостоне все есть, — со смехом отвечает Саша, а Марина добавляет, не обращаясь ни к кому конкретно: — Что же будет? — Все будет о'кей, — прожевавшись, мрачно изрекает Александр Борисович. — Знаете, ребята, — говорит он, чтобы переменить тему, — у меня послезавтра день рождения, не придумать ли что–нибудь? — Вот это да! — удивляется Марина. — Вот это совпадение. — В чем? — Просто Крым, море, день рождения… — Ну, упаси, Господь, от таких совпадений, уже было. — Пойдем в ресторан, — говорит Саша, — да не куда–нибудь, а в «Кара–голь», вступим в долю и пойдем? — и он подмигивает им с Мариной, а Машка, доев последний абрикос, опять быстро ушмыгивает к воде.
5
Действительно, упаси, Господь, от таких совпадений, а потому перебросим на заржавленной проволочке несколько небольших деревянных кругляшков. Не все ведь идти вперед, можно и назад, только тогда уже не одна развилка, а две, да и то — пока, а там: кто знает? Несколько кругляшков — это несколько лет, значит, женился он столько–то деревяшек тому назад. Да, да, все та же, единственная и неповторимая, предложение на седьмой день знакомства, под утро, в общежитской комнате ее подруги, подруга на соседней койке, тоже не одна, так, студенческая гулянка, можно и скопом, скопом, но без групповухи, до этого тогда еще не дошло, тогда, не потом, но это вне, за рамкой, за кадром, просто две пары, одна на одной койке, другая, соответственно, на другой. Зайчик, прядущий своими длинными серыми ушками, ладненькая такая, замуж, говорит, отчего бы и нет? А через год, через один скромный деревянный кругляшочек — вместе на море, сюда же, в Крым, он–то вообще впервые, если не считать, конечно, детства, только кто его, детство, считает? Дурная была поездка, игла постоянно под лопаткой, игла, спица, заноза, особенно под вечер, пора отдыха, пора любви, полная апатия, плоть не шелохнется, лишь представишь себе это липкое, чужое тело. А зайчик ничего, улыбался зайчик, ушками прядал, глазки строил, ножки показывал. И тогда–то, в ту самую поездку, это совпадение, Крым и его день рождения. Они уже знакомыми обзавелись, из Белоруссии парочка, из Минска, да с ними еще одна девица — двоюродная сестра половины парочки (вот только какой?). |
