У подъезда его ждет жена. Он не удивляется этому, просто смотрит на нее и говорит: — Привет. — Чем–то надо заполнить оставшееся время. Жена похорошела за те месяцы, что они не виделись. — Ты получила мою телеграмму? — спрашивает, вспоминая, что отправил ее из Ялты. — Да, — отвечает жена, ты, как всегда, чудак на букву «м». — Он даже не смеется, они поднимаются по лестнице, он открывает дверь и пропускает жену вперед. — Чем обязан? — спрашивает он.

— Подурили, и хватит, — говорит жена. — Мне с тобой, оказывается, было не так уж и плохо. — Да? — удивляется он. — Что–то не заметил. — Ладно, — говорит жена, — давай обсудим все спокойно. — Что? — спрашивает он. — Да и зачем тебе это надо? — Ладно–ладно, — говорит жена, — кончай дурью маяться, ты что, не рад?

Он пожимает плечами. — Знаешь, просто все достаточно неожиданно. — Что? Уже кого–то себе нашел?

— Нет, — смеется он, — никого я себе не нашел, но вот тебя увидеть так быстро не ожидал. — Смотри, — говорит жена, — передумаю. — Прости, — просит он ее, — я немного не в себе, устал что–то.

(Сень–тень, тень–сень, что и остается, так это вспоминать когда–то черный, а ныне буро–коричневый столик, за которым они сидели и говорили о смерти Романа. Роман умер, Романа больше нет. Они сидели и говорили, и казалось, что все еще впереди. Что. Еще. Все. Впереди. Марина была в одном купальнике, Сашу он называл Александром Борисовичем. Еще с ними была Томчик, и что и надо было сделать, так это с самого начала не выпускать ее из сюжета. Все могло пойти по–другому, и все могло кончиться совсем по–другому. У–м–м-м, говорит Томчик, бесстыдно скашивая глазки. У–м–м-м, говорит Томчик, бесстыже скашивая глазки. Поехать обратно в Ялту, найти Томчика и предложить выйти замуж. Сделать Томчику предложение. Поднести букет орхидей, а еще лучше — анемонов. Жена ушла на кухню и стала хлопотать у плиты. Лесная дорога осталась позади, впрочем, это касается и асфальтового шоссе. Курва, говорит он про жену, блядь недотраханная. Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря. Колокола на церкви когда–нибудь и зазвонят, но что уж было совершенно напрасно — так это желание встретиться с отцом Иоанном. Если кому Господь и поможет, то он не войдет в их число. Он. Не. Войдет. В. Их. Число. Все бесполезно, последняя капелька крови давно засохла на загоревшем теле. — Ты будешь обедать? — спрашивает жена так, будто ничего не произошло. — Чуть позже, — отвечает он и проходит в свою комнату.

Скобки не закрываются. Он проходит в свою комнату. Сень–тень, вот плетень. Ему надо было убить Нэлю и убить самого себя. Давно, очень давно, давнее, чем просто давно. Но он этого не сделал, не взял на себя грех. Он остался жить и превратился в частное лицо. Имярек, некто, анонимная мужская плоть. Ему двадцать девять лет, и в нем не осталось ни капли крови. — А чего ты хотел? — спрашивает палач, окончательно расположившись на его кровати. — Выкарабкаться без единой царапины? — Он смеется и подмигивает палачу, тот начинает поигрывать топором. Жена входит в комнату и смотрит, как он лежит на кровати, бесцельно глядя в потолок. — Что с тобой? — не на шутку пугается она, — Ничего, — отвечает он, — я же тебе сказал, что со мной что–то не то. — Иди обедать, — вновь зовет его жена, — остынет, — Нет, — твердо отвечает он, все так же продолжая смотреть в потолок.