|
Он выходит из дома и неторопливо, пешком, идет по направлению к храму. Сентябрь стоит солнечный, безветренный, можно долго перечислять цвета, в которые окрашены деревья, но он не замечает эту рыже–золотистую, пурпурно–багряную, оранжево–палевую роскошь. Одинокая утренняя улица, он неторопливо идет по направлению к храму, чувствуя, как за спиной смыкаются рамки сюжета. Удивительно, но левая сторона груди перестала болеть, с той минуты, как вернулся из Москвы — ни одного приступа, неужели это навсегда? Одинокая продавщица в грязно–белом халате восседает за весами на ящиках с нераспроданными помидорами. Тип–топ, прямо в лоб, привычная подпитка собственного мозга. До храма остается немного, надо лишь перейти шоссе да миновать небольшой скверик, за которым уже синеет купол церкви с вызолоченным крестом. Под куполом, в темном и неясном проеме, угадываются колокола, замолкшие, может быть, что и навсегда. Он переходит шоссе, минует сквер, подходит к арочному входу в церковной ограде, трижды крестится на лик Спасителя и входит в ворота. Все те же нищие и убогие, что и обычно, сидят на нескольких деревянных скамейках и ждут, когда им подадут во имя Господне. Достает кошелек, раздает то, что может, и идет покупать свечи. Обычно берет по пятьдесят копеек, три длинных, коричневатых свечки, колокольня нависает над ним, если задрать голову, то можно увидеть синий купол с вызолоченным крестом, но он просто покупает свечки, вновь крестится, уже у входа в храм, и быстро поднимается по ступенькам.
Служба в разгаре. Если бы не только верил, но и жил по вере, то пришел бы рано, к исповеди, и был бы сейчас иным, и мог бы стоять в ряду этих стариков и старушек, этих пожилых и не очень пожилых, этих среднего возраста и достаточно молодых с полным правом, но не встал, не пошел, так что остается одно: передать свечи к распятию и послушно стоять в толпе, слушая, как хор поет очередной канон. — Все помышление мое и душу мою к тебе возложих, хранителю мой; ты от всякия мя напасти вражия избави… — Царские врата открыты, но не в них, ни у алтаря он не видит отца Иоанна. Может, его сегодня просто нет в храме и он пришел зря? Службе идти еще около часа, хотя он может и ошибаться, не очень–то большой знаток правил богослужения. Впереди мелькает фигура церковного старосты — крепкого мужчины с большой, окладистой бородой. Лик Спасителя с алтаря пристально смотрит ему в глаза. Становится неуютно, становится не по себе. — Враг попирает мя и озлобляет, останови мене погибающа… — Из царских врат выходит отец Владимир, его он знает благодаря отцу Иоанну. Вышел, перекрестил всех, сейчас обратится к пастве. — Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа… — Глаза Спасителя все так же пристально смотрят на него. — Аминь. Слава Тебе, Боже Наш, Слава Тебе! Он дожидается конца службы, вместе со всеми выходит из храма. Старики и старушки, пожилые и не очень пожилые, среднего возраста и достаточно молодые спокойно и неторопливо идут к выходу, а он садится на кучу строительного теса, лежащего на церковном дворе еще с весны, видимо, пока так и не успели пустить в дело, или же остатки, то, что не пригодилось при летнем ремонте, когда подкрашивали купол, подмазывали стены, вновь вызолачивали крест. По ступеням, шурша рясой и о чем–то разговаривая с дьяконом, спускается отец Владимир. Он встает и делает несколько шагов навстречу, ожидая, пока его заметят. Заметил, привычно улыбнулся, вспыхнула и погасла на солнце одинокая золотая коронка. — Здравствуйте, батюшка, — говорит он священнику, — а отец Иоанн где? — Домой на пару недель уехал, — отвечает, глядя ему прямо в глаза, отец Владимир. — А что, может, я его могу заменить? — Нет, батюшка. — А потом добавляет: — Служба сегодня была хорошая, спасибо вам! — Это Господу спасибо, — спокойно отвечает отец Владимир и на ходу благословляет его: — Идите с Богом, сын мой! («Вот так, — думает он, — вот и еще одна ниточка оборвна. |
