Трансляция над железной дорогой молчала, и Турецкий тяжело вздохнул, переводя дух.

— Я молодой, здоровый, жадный и жестокий. Я вовсе не Сергий Радонежский.

— Дальше, — сказала трансляция.

— Дальше, — согласился Турецкий. — Чтобы я спокойно работал на вас, мне нужно создать условия. Жена, дочь, Рагдай… Я приложу все усилия, я вам клянусь, мы всей семьей станем тупыми, безжалостными, самодовольными, сытыми. Готовыми утопить человека за стоптанный тапочек, продать и обрадоваться… Идти по костям, по головам, а главное— по трупам. Отдайте Настеньку и дайте нам покой — на месяц, ну хотя бы. Им надо отдохнуть, а мне — подумать. Я отработаю, вы будете довольны, обещаю.

— Хорошо.

— Я не благодарю вас, потому что вы поступили разумно, естественно. На благо себе, мне и нашим задачам.

— Запомни, — сказала трансляция. — Тебе дан запрет. — Да?

— Произносить эту дурацкую присказку: «жизнь прекрасна и удивительна»… Твоя судьба — в твоем языке.

Турецкий подумал.

— Это и раньше так было.

Радио хмыкнуло.

Рабочие, выкопав уже почти треть могилы, теперь сидели на ее краю, в могилу ж свеся ноги. Курили. Ветер донес до ушей Турецкого обрывки матерщины с их стороны. Все странные сообщения по громкоговорящему переговорному устройству над железнодорожным разъездом их не интересовали. Они ведь были по другому ведомству, а значит, все дела от МПС нимало их не колыхали.

Едва Турецкий отошел от могилы Грамова, зашел за поворот, он вдруг почувствовал, что все прошедшее вдруг навалилось на него разом.

Он понимал, что дело сделано. Отчасти.

И вместе с тем он ничего не понимал.

Он чувствовал, что обессилел.

Он сел на лавку. Рухнул, а не сел.

Как ветеран, в мозгу мелькнуло — эк достал меня покойник! Нету сил. Тут ничего не скажешь.

Турецкий почувствовал неимоверную потребность расслабиться и отключиться. Он расслабил все мышцы, голову удобно прислонил затылком к дереву и начал заставлять себя не думать ни о чем. Для того чтобы сбить себя с мыслей, сверливших сознанье, Турецкий заставил себя думать о чем угодно постороннем, не относящемся к делу. Вспоминать отрывки из стихов… «Белеет парус одинокий»… Лермонтов… «Унылая пора, очей очарованье»… Пушкин… «Му-му, му-му»… Тургенев… «А Святослав смутный сон видел в Киеве, на горах»… Откуда это? А, «Слово о полку»… Автор — неизвестен… Вот это хорошо нашел — для расслабленья: «смутный сон видел в Киеве, на горах»… «смутный сон»… «видел в Киеве»… Где видел смутный сон? «В Киеве, на горах»…

Минут через пяток ему, пожалуй, это удалось: забыть про все, поплыть по волнам расслабления. Полететь…

Когда Турецкий, отдохнув, пришел в себя, вернулся к жизни, на кладбище уже почти совсем стемнело. Он встал и медленно, покачиваясь от усталости, побрел к воротам.

Выйдя за ворота кладбища, Турецкий свистнул:

— Рагдай, Рагдай!

Собаки не было. Кругом непроглядная тьма и только огни вдалеке.

Он пошел по дороге от кладбища, свистя, подзывая собаку.

— Рагдай, Рагдай!

Все тщетно.

Навстречу ему попались две женщины.

— Собаку не видели, девушки?

— Ни.

— А где вот тут — налево было: склады и переулок — к электричке?

Обе женщины фыркнули.