Надпись позабавила его. Он подхватил две книги, которые нес под мышкой, и водрузил себе на голову; затем на цыпочках пересек двор, сохраняя шаткое равновесие. Наконец книги свалились, и он поймал их на лету.

На каменной лестнице, поднимавшейся на два пролета, сильно пахло дезинфекцией. Пока Чарльз всходил по ступенькам, прямо над ним раздавались сердитые возгласы. Не разбирая слов, он только различал яростные женские выкрики, перемежавшиеся с почти истеричными мужскими воплями. Чарльз ступил на первую площадку и увидел на двери табличку: "Да, Вот Вы и Здесь. У Лино". Он нерешительно постучал, и сразу же воцарилось молчание. Он постучал снова, и голос за дверью важно произнес:

– Войдите.

Он отворил дверь и, оглядевшись по сторонам, заметил мужчину, деловито протиравшего клюв чучелу орла.

– Мне нужен…

– Да-да?

– Мне нужен мистер Лино.

– Перед вами, собственной персоной. – Мужчина по-прежнему стоял к нему спиной. Он уже добрался до когтей мертвой птицы.

– Привет, я Вичвуд. – Чарльз всегда так здоровался.

Мистер Лино, видимо, был озадачен.

– ВИЧ?

– Вуд. Я звонил сегодня утром. Насчет книг.

– Должно быть, это так. – Мистер Лино неожиданно обернулся лицом к Чарльзу, и тот с некоторым смятением увидел на его правой щеке большое ярко-красное родимое пятно. На какой-то миг оно придало ему свирепое выражение. – Дорогая, – прокричал он в пустоту. – Дорогая, у нас посетитель.

Тут Чарльз понял, что тот высокий голос, который он слышал с лестницы, в действительности принадлежал самому мистеру Лино.

– Мистер Бич, благоволите… – Он махнул рукой, но не договорил фразы, и во внезапно наступившей тишине Чарльз окинул взглядом комнату с благосклонным, почти собственническим интересом. Она была от пола до потолка загромождена различной утварью, гравюрами, чучелами животных и всякой всячиной. Ложки лежали в треснутой вазе для фруктов, словно их зашвырнули туда с большого расстояния; поверх выцветших нотных листов вытянулась вереница пресс-папье из слоновой кости; большие куклы были свалены в груду, их руки и ноги беспорядочно перепутались, словно у мертвецов, сброшенных после расстрела в братскую могилу; перед гипсовыми бюстами выстроились в шеренгу цветные шахматные фигуры. На нескольких пыльных полках Чарльз разглядел колоды карт, книги, глиняные чашки и три кружевных зонтика, обращенных наконечниками друг к другу. Кое-где стояли тарелки, заполненные пуговицами и зубочистками, наполовину выдвинутые деревянные ящики были забиты старыми журналами, а на двух медных подставках лежали стопки гравюр. В углу комнаты горела парафиновая печка (в опасной близости к деревянной лошадке-качалке) – и вдруг Чарльз заметил, что, несмотря на изрядный жар, исходивший от печки, мистер Лино одет в темную тройку.

– Миссис Лино, – вновь позвал тот. – Наш гость все еще здесь. Покажись же и стань нам родной матерью.

Эту комнату с соседней, расположенной чуть выше, соединяло нечто вроде металлического уклона; разница в высоте свидетельствовала о немалом возрасте дома, который с годами, очевидно, накренился или осел с одного бока. По этому-то скату и съехало теперь инвалидное кресло, будто толкаемое чьей-то могучей рукой, – и резко притормозило возле безглавого торса из розового гипса.