Ричард Бах. Чайка Джонатан Ливингстон
Тому самому Джонатану, чайке,
живущей в каждом из нас.
I
Было утро, и солнце опять залило сияющим золотом спокойное море, чуть подернутое рябью.
В миле от берега забрасывал сети рыбацкий баркас, и, когда по Стае имени Завтрака разнеслось Слово, тысяча чаек разом поднялась в воздух, чтобы начать между собой привычную битву за кусочки пищи. Начинался еще один день, полный забот.
Но далеко в стороне, паря в полном одиночестве над баркасом и берегом моря, чайка по имени Джонатан Ливингстон занимался совсем иным. На высоте сто футов он опустил свои перепончатые лапки, задрал клюв и, превозмогая боль, напряг все мышцы, чтобы еще круче изогнуть крылья. Так он сможет лететь очень медленно, и наконец он настолько замедлил свой полет, что свист ветра превратился в тихий шепот, а океан под ним замер неподвижно. В яростном напряжении он прищурился, затаил дыхание и еще ... на ... дюйм ... заломил крыло. И тут его перья встали дыбом, он совсем потерял скорость и рухнул вниз.
Чайки, как вы знаете, никогда не замирают в воздухе. Это для них бесчестье и позор.
Но чайка по имени Джонатан Ливингстон, без тени стыда заново круто изгибавший дрожащие от напряжения крылья - чтобы снова замедлить свой полет, а потом опять рухнуть вниз - был вовсе не обычной птицей.
Большинство чаек не утруждают себя излишними знаниями о полете - им вполне достаточно научиться летать от берега до пищи и обратно. Для большинства чаек главное не полет, а еда. Для этой же чайки, главное заключалось не в еде, а в самом полете. Больше всего на свете чайка по имени Джонатан Ливингстон любил летать.
Подобный образ мыслей, как выяснилось, не сулил ему большой популярности. Даже его родители не очень-то одобряли то, что Джонатан целыми днями летал один, сотни раз повторяя свои эксперименты с планированием на малых высотах.
Он не знал, например, почему, летя над водой на высоте меньше длины крыла, он оставался в воздухе дольше и меньше уставал. В конце своего планирующего полета он не как обычно бухался в море, поднимая фонтан брызг, а долго скользил по волнам, касаясь воды лапками, тесно прижатыми к телу. Когда он приземлился таким же образом и на берег, а затем принялся измерять шагами расстояние, которое он проскользил по песку, его родители встревожились не на шутку.
- Ну почему, Джон, почему? - причитала его мать.- Почему тебе так тяжело походить на других в нашей стае, Джон? Зачем ты летаешь так низко, ты же не пеликан и не альбатрос. Тебе надо хорошо питаться. Сынок, у тебя же остались одни перья да кости!
- Мамочка, ну и пусть у меня будут лишь перья да кости. Я просто хочу узнать, на что я способен в воздухе, вот и все. Я просто хочу узнать.
- Послушай, Джонатан,- сказал его отец, и в голосе его звучала доброта.- Зима уже близко. Лодок будет мало, а рыба уйдет в глубину. Если тебе обязательно надо учиться, тогда изучай пищу, и как ее побольше добыть. То, что ты изучаешь полет, конечно, неплохо, но, сам понимаешь, одним полетом сыт не будешь. Не забывай, что ты летаешь только для того, чтобы есть.
Джонатан послушно кивнул. И несколько дней старался вести себя как и все; он честно старался, с криком кружил в стае вокруг пирсов и рыбацких баркасов, сражаясь за кусочки хлеба и рыбы. Но у него ничего не получилось.
Все это совершенно бессмысленно, думал он, нарочно уронив треску, доставшуюся ему с большим трудом - ее тут же подхватила старая голодная чайка, гнавшаяся за ним. Все это выброшенное на ветер время я мог бы учиться летать. А мне так много еще надо узнать!
И вскоре чайка Джонатан снова в одиночестве парил вдали от берегов счастливый, голодный, постигающий неизведанное.
Теперь он изучал скорость и за неделю узнал о ней больше, чем самая быстрая чайка на свете.
|
