– Можете зайти к нему, – тише добавил врач. – Даю пять минут. Все, время пошло!

Она почти спокойна. И не переполняют ее горячие чувства, не задыхается она от желания кинуться перед койкой на колени и вымаливать у Сергея прощение. О том, что случилось дома час назад, она вспоминает как о малоприятном фильме. Посмотрела – и забыла. И настойчивые руки Глеба, и его учащенное дыхание, и размотавшийся бинт, и его локти, упирающиеся в подушку, – все это кадры из фильма. Потому что в жизни этого не могло быть. Потому что это настолько дико, настолько низко, настолько некрасиво, что в реальности этого быть не могло… Нет, нет, не могло! Этого не было! Этого никогда не было и никогда не будет, потому что Ольга любит Сергея…

Она поднимается со стула, обходит койку, не отрывая взгляда от белого лица. «Ты выживешь, – мысленно говорит она. – У тебя впереди долгая и счастливая жизнь. Ты ее достоин. Ты заслужил ее».

– Только не называй меня дядей, – шепчет он ей на ухо. – Зови меня… ну, скажем, Медвежонком. Это будет наш большой секрет. Договорились?

– Договорились, Медвежонок! – принимает игру Ксюша.

– И никому-никому не рассказывай, что я здесь живу. Храни эту тайну даже от твоих самых лучших друзей.

– Ладно, ладно! – нетерпеливо соглашается девочка, хватает Глеба за руку и пытается увести к себе в комнату.

Ольге стыдно и тяжело смотреть Глебу в глаза, а он, чувствуя это, нарочно пытается поймать ее взгляд.

– Я уже соскучился по тебе, – тихо произносит он, помогая ей снять плащ. – А почему ты молчишь?

– А ты ждешь, что я скажу тебе то же самое?

Он пожимает плечами. Ольга замечает, что он уже не выглядит столь затравленно, как прежде. В его глазах можно уловить слабый отголосок некой упоительной победы. «Животное!» – думает она и тотчас старается отвлечься от этой темы:

– Глеб, я хочу с тобой поговорить.

Ксюшу приходится изолировать на кухне. Ольга ставит перед ней тарелку с макаронами и котлетой и предупреждает, что если не съест все, то не будет играть с дядей Глебом. «Я сама приучаю к нему ребенка», – отрешенно думает она, но понятия не имеет, что можно сделать, чтобы было наоборот.

Глеб спокоен. Он сидит, закинув ногу за ногу, смотрит на Ольгу пытливо, и край его губ едва заметно подрагивает, словно Глеб с трудом сдерживает улыбку.

– И сколько это будет продолжаться? – спрашивает Ольга.

– Что «это»? – уточняет он.

– Как ты собираешься жить дальше, Глеб? – повышает голос Ольга. – Ты долго будешь прятаться? Долго будет продолжаться эта конспирация с медвежатами, перешептываньем?

– Я бы уехал к себе, но боюсь, что у квартиры выставлена засада.

– А ты не боишься, что в один прекрасный момент сюда ворвутся омоновцы с обыском?

– А что ты предлагаешь?

– Я ничего не предлагаю. Я спрашиваю тебя, как ты собираешься жить дальше? Ведь ты должен думать о завтрашнем дне?

– Должен, – соглашается Глеб. – Но я не хочу. Что будет, того не миновать. Я с тобой рядом, и это уже счастье.

– А мне что прикажешь делать? Мне надоело выходить из квартиры тайком. Надоело прятаться, вздрагивать при виде милицейской машины, лгать и выкручиваться на допросах.

– Я тебя не заставляю это делать. Можешь сказать правду. Мне будет приятно, что ты хоть что-нибудь сделаешь для меня.

– Пожалуй, я так и сделаю! – обещает Ольга, выходит из комнаты и с треском захлопывает за собой дверь.