– «А сам‑то ты как?» – встревожено начал Лис. – «А то я тебя знаю…»

В дверь постучали. Пользуясь правом победителя, помноженным на врожденное гасконское пренебрежение правилами светского этикета, в покои вдовствующей королевы, звеня шпорами и бряцая своей длинной шпагой, вломился Мано де Батц. Замерший за его спиной камер‑паж, очевидно, намеревавшийся, задержать наглеца и доложить о его приходе государыне, извиняющимся взглядом смотрел на итальянку, демонстрируя, что сделал все, бывшее в его силах,

Королева презрительно поджала губы, но неотесанному гасконцу было глубоко наплевать на все возможные гримасы ее лица. Он искал своего командира.

– Мой капитан! – горделиво расправив плечи, отрапортовал он, пренебрежительно поглядывая на сидящую в высоком кресле королеву. – Герцог Гиз прислал парламентера. Прикажете выслушать? Или сразу повесить?

– Обязательно выслушать! Простите, Ваше Величество, сами видите – дела. Д'Орбиньяк сейчас зайдет за вами. Я не прошу вас заручиться указом короля, повелевающим маршалу Франции уничтожать жителей столицы, ибо Карл не даст вам его. Полагаю, мы обо всем договорились!

– «Капитан, ну а ты‑то?»

– «Проводишь королеву – и возвращайся. Я присоединюсь к вам, как только смогу».

Всю эту ночь Генрих Гиз, отпрыск младшей ветви лотарингского герцогского Дома, примерял корону Франции. Он уже был непререкаемым властелином Парижа, и для полного триумфа ему не хватало лишь одного: победителем взойти на ступени поверженного Лувра. Для этого он был готов даже попробовать себя в непривычной роли миротворца. Посланный им в качестве «голубя благой вести» президент Парижского Парламента мсье де Ту был отвратительной кандидатурой во всех отношениях.

Почтенный буржуа, известный лишь тем, что отродясь не имел собственной точки зрения, робкий и косноязычный от природы, он окончательно растерялся, увидев, с кем ему придется вести переговоры. Через стол напротив него сидели король Франции Карл IX, без колета, в распахнутой на груди тонкой шелковой рубахе. Он сидел, кусая губы, яростно вращая глазами и поминутно подскакивая на месте, с явным трудом справляясь с терзавшим его бешенством. Противоположностью ему был меланхолично‑мрачный красавец Генрих Анжуйский, в самом начале разговора вставший со своего места и теперь рассматривавший игру света в крупном рубине, красовавшемся в массивном перстне на одном из его тонких ухоженных пальцев. Облокотясь на камин, он несколько деланно зевал, демонстрируя полное пренебрежение как к самому парламентеру с его сбивчивой речью, так и к господину, его пославшему.

Третьим был я.

Видя столь вопиющее несоответствие своего статуса статусу собравшихся владык, де Ту, запинаясь, раз за разом повторял условия Гиза: сдача Лувра, выдача главарей гугенотов, с условием сохранения им жизни, сдача оружия солдатами, кроме шпаг у дворян, и свободный путь в Ла‑Рошель или любой Другой уголок Франции для всех сдавшихся. Гарантом этому должно было служить слово чести герцога, которое, как убеждал нас невольный переговорщик, будет подкреплено соответствующим постановлением Парижского Парламента. Пустой звук, завернутый в клочок исписанной бумаги.

Понятное дело, меня, как представителя «военной власти» Лувра, подобные условия не устраивали абсолютно. Но сам по себе факт переговоров позволял тянуть время. Часа через четыре передовые отряды Монморанси, конечно, при удачном стечении обстоятельств, могли войти в Париж.

– Полагаю, господин де Ту, вы не ожидаете, что мы дадим вам ответ сию минуту, – глядя сверху вниз на вжавшегося в кресло президента, кинул я. – Передайте герцогу, что мы желали бы взять время до рассвета на раздумья.

– Но, Ваше Величество, вы не можете не понимать, то есть я хочу сказать… Э‑э‑э, осмелюсь заметить… э‑э‑э, то есть это не я, а его светлость герцог Гиз… Э‑э‑э, в общем, его светлость считает ваше положение безнадежным, – впиваясь пальцами в резные подлокотники, выпалил де Ту.