Деревня была невелика, домики лепились друг к другу в два ряда, а на околице стоял огромный амбар — рига для молотьбы в дождливую погоду и одновременно какое-никакое укрытие на случай нападения. Дальше шли выгулы, пасеки, крошечные поля, уже меняющие цвет с зеленого на золотистый. Он прошел мимо них к берегу. Отер босые ноги о траву, счищая грязь, оставленную на дорожке свиньями и курами. Сам не поверил бы, как приятно почувствовать кожей влагу. Дальше началась галька, холодная, жесткая, зато гладкая. Был час отлива — в Средиземноморье он остался бы почти незамеченным, а здесь прибрежная полоса была сплошь устлана водорослями, источающими ароматы соленых, таинственных глубин.

На некотором отдалении стоял еще один человек. Он смотрел вверх, держа в руках инструмент. Вот инструмент полыхнул медью, и Ханно подошел поближе.

— Тебе тоже не спится?

Пифеос вздрогнул и обернулся, отозвавшись механически:

— Здравствовать тебе и радоваться… Прозрачный полусвет не мог скрыть, что улыбка далась ему с трудом.

— Заснуть при таких условиях и впрямь непросто, — сказал Ханно наудачу. — Местные и те спят урывками… Пифеос кивнул, но ответил по-своему:

— Такая прелесть вокруг, что не хочется упустить ни минуты.

— Для астронома условия не вполне подходящие…

— М-м… зато в дневное время удалось получить более точные данные относительно наклонения эклиптики.

— Таких данных у тебя невпроворот. Ведь точка солнцестояния уже пройдена. — Пифеос отвел глаза, но Ханно продолжал настойчиво: — Ты все время будто защищаешься. Чего ради мы торчим здесь?

Пифеос прикусил губу.

— Нас… нас ждет еще множество открытий. Это же совершенно новый мир… Ханно оживился:

— Подобный земле пожирателей лотоса из «Одиссеи»? Пифеос поднял свой угломер, словно прикрываясь им, как щитом.

— Нет, нет, здесь настоящие живые люди, они трудятся, рожают детей, стареют и умирают, как мы.

Ханно пристально смотрел на Пифеоса. Внизу тихо плескалась вода. Наконец финикиец решился и спросил напрямик:

— Всему причиной Вана, не так ли? — Пифеос онемел, а Ханно продолжал, как бы не замечая его смущения: — Да, девушки здесь красивые. Высокие, стройные, с кожей, позолоченной летним солнцем, и небесно-голубыми глазами, а уж эти их гривы светлых волос… да, спору нет. А та, что с тобой, — первая красотка из всех.

— Дело не только в красоте, — промолвил Пифеос. — Она… в ней жив свободный дух. Она не знает грамоты, вообще ничего не знает, но готова учиться и учится быстро. Гордая, бесстрашная. Мы, греки, держим наших жен в клетках. До недавних пор я не задумывался об этом, но… разве не наша собственная вина, что бедняжки тупеют? И мы тогда ищем утешения у любовников-мальчиков…

— Или у шлюх.

— В страсти Вана поспорит с самой пылкой гетерой, но она непродажна. Она действительно любит меня. На днях мы поняли, что у нее будет ребенок. Мой ребенок. Она прильнула ко мне, плача и смеясь…

— Она мила, это верно. Но она же варварка.

— Этому горю можно помочь.

— Не обманывайся, мой друг, — покачал головой Ханно. — Впадать в самообман недостойно тебя. Уж не видится ли тебе в грезах, что, когда мы наконец отплывем, ты возьмешь ее с собой? Если даже она выдержит плавание, то зачахнет и погибнет в Массалии, как сорванный дикий цветок.