|
Бессловесным его назвать было нельзя, мнение свое имел, частенько его высказывал, но не настаивал, прекрасно понимая, что он не владелец фабрики, а только совладелец, ему принадлежала четвертушка – в точном соответствии с количеством внесенных денег. Третьей в кабинете была жена Долгова – женщина моложе мужа лет на пятнадцать, а по виду ей можно было дать еще меньше, по виду она только приближалась к тридцати, хотя на самом деле этот неприятный рубеж несколько лет назад перешагнула. Звали ее Екатерина Васильевна и числилась она бухгалтером. При Долгове заместитель с ней почти не разговаривал, но когда Николая Петровича поблизости не было, даже позволял себе шутки шутить, иногда рискованные шутки, на что Катя шало смеялась, показывая ровные белые зубки, и не слишком настойчиво грозила пальчиком – осторожней, Валентин Евгеньевич, я замужняя женщина, и не все, далеко не все шуточки можете произносить вслух.
– Ну, что, дорогие товарищи, – проговорил Долгов, – начнем? – Поехали, – сказала Катя. Епихин промолчал – его согласия не требовалось. Во всяком случае, он так считал. В общем-то, не слишком и ошибался. Епихин встал, прошелся по кабинету, постоял за спиной Долгова, рассматривая его стол, бумаги, телефон, тут же лежал мобильник, готовый завизжать требовательно и истерично в любую секунду. Взгляд Епихина задержался на фотографии в рамке. Насмотревшись американских фильмов, наши новые бизнесмены переняли их привычку ставить на служебных столах фотографии жены, детей, самого себя в их обществе и, что обязательно, – все должны быть веселы, все должны и в будущее смотреть уверенно и радостно. И у Долгова на столе была такая фотография – с женой Катей и дочкой Светой. Кто-то снял их дома, на диване, изготовленном в этом вот ангаре, и каждый покупатель видел, как счастливы люди, купившие диван производства этой вот фирмы. И хозяин счастлив, и жена его улыбается, бесстрашно глядя в предстоящие годы, и дите вырастает сытым и румяным. Такая вот фотография стояла у Долгова на столе. Великовата, правда, у американских деляг на столах стоят поменьше. Но это уж кому как нравится. – Мое предложение звучит так... – продолжил Долгов. – Нам надо встык с этим ангаром построить еще один. Между ними будет вот эта стеночка с дверью и воротами. А там дальше новое производство. – Табуреточное? – улыбнулась Катя. – Совершенно верно. Табуреточное. Табуретки, столы, стулья и прочие кухонные причиндалы. И все только из сосны. Хорошо обработанная сосна. И еще одно – все эти вещи должны исполняться с разумным отказом от экономии материала. – Это как? – не понял Епихин. – Экономия отменяется? – Да, Валя, да. Экономия отменяется. В разумных пределах. Мы будем делать столы с утолщенной столешницей, с тяжеловатыми, но хорошо обработанными ножками... Я внятно выражаюсь? – Тяжеловесную мебель решили изготовлять, Николай Петрович? – спросил Епихин. Хотел он того или нет, но вопрос прозвучал с издевкой, и Долгов это уловил. И в ответ только кивнул. Да, дескать, совершенно правильно, все так и есть, будем делать тяжеловесную мебель. – Поясняю. Мы не будем делать изящные, точеные кухонные табуреточки, которыми завалены подмосковные магазины. Украшением нашей продукции будет хорошо обработанная сосновая поверхность. Она будет светиться на солнце, Валентин Евгеньевич, и радовать глаз не только покупателю, но и его детям, а то и внукам. Я бы, например, не отказался приобрести такой комплект кухонной мебели. А если не отказываюсь я, то не откажется и многомиллионная армия наших уважаемых потребителей. – Вы у нас вроде лакмусовой бумажки, – усмехнулся Епихин. – Я готов быть для вас даже туалетной бумажкой, но мы запустим эту мебель. |
